— Машину хотела купить…
— У вас на три машины хватит. Нет, матушка, это жадность. Поглядите, до чего она вас довела!..
— Лечиться-то недешево, — сказала тетка, не сводя со следователя испуганных глаз.
— Лечение у нас бесплатное.
— Это только грипп бесплатно лечат. А путевка на курорт сколько стоит?
— Теперь не будет ни путевки, ничего. Все у вас конфискуют.
— Почему все-то, почему? — истерично закричала она. — Тут и мои деньги, кровные, заработанные!..
— Сколько вы зарабатывали? Сто десять?
— Семь лет работала. Сколько будет за семь-то лет?..
— А разве вы ничего не покупали за это время? Как же вы жили? Вот и посчитайте, какой ущерб нанесли государству.
"Ат-та-та! — подумал Сорокин. — Моралист, неисправимый моралист. Таких, как эта тетя, перевоспитывают страхом, а не убеждениями. Пилюли помогают только вначале. Если болезнь запущена, без хирургической операции не обойтись… Да и в самой ли тетке дело? Она носитель инфекции. Социальной инфекции. Ее надо изолировать, не тратя время на нотации. Чтобы не заражала других жадностью, обманчивой верой в возможность легкой жизни за чужой счет. Есть, наверное, такой вирус, вызывающий ненасытную жадность. Должен быть. Иначе откуда эта болезнь души человеческой?.."
— А чего я сделала государству? — с вызовом сказала тетка, подавшись вперед. Теперь она смотрела на следователя не растерянно, не испуганно зло. — Что я, воровала, как другие? Может, торговле мешала? Дак я продавала платки, каких и не бывало в ваших магазинах, еще мохер, жевательную резинку. Люди благодарили, потому что купить-то больше негде. Я помогала торговле, которая сама-то не умеет. Мне спасибо сказать надо…
За стеной громко захохотали. Тетка быстро повернулась на смех, готовая ругаться, но увидела закрытую наглухо дверь: за стенкой смеялись по какому-то другому поводу. И оттого, что некого было ругать, она вдруг опала, оплыла вся, словно кусок пластилина у печки.
— Но при всех этих «благодениях» вы себя не очень-то забывали.
— А кто себя забывает, кто? Вы, что ли?
— На сегодня хватит, — устало сказал следователь.
Когда женщина ушла, он еще минуту сидел неподвижно, не глядя на Сорокина.
— Извините, Виктор Иванович, — сказал наконец, не поднимая глаз от бумаг.
— Да, брат. Вам бы воспитателем быть.
— Не понимаю я их! — воскликнул следователь, растерянно пожимая плечами. — Сколько работаю, а не понимаю. Ведь жалко же ее. Вы бы видели, какая в девках была! А теперь — кожа да кости. Извела себя и всех извела жадностью. Это же медленное самоубийство!..
— И хорошо, что не понимаете, — сказал Сорокин. Он встал и пошел к двери. — А Братика надо бы поискать. Все-таки ниточка…