Комбат Пипкин и командир дивизиона Ставицкий были хорошими воинами и крепко дружили. Часто Ставицкий меня использовал вместо своего денщика — он меня знал еще по мирному времени. Поблажек мне не было, но и не обижал. Однажды Ставицкого, он уже был командиром полка, вызвали в штаб армии, который находился в тылу, в небольшом селе. Вместо своего адъютанта он взял меня, говорит — так надежней. Добрались до штаба (большая изба, часовые), в передней комнате на кровати лежал-отдыхал лейтенант, Ставицкий его поднял и говорит: «Пока будет совещание, пусть солдат отдохнет». Какое счастье лечь в постель, хотя и не раздевшись — только без сапог.
Видать, на том совещании вырабатывался план взятия Белгорода, и вскоре меня, опять же с лейтенантом взвода разведки, посылают впереди пехоты корректировать огонь. Нам выдали белоснежные халаты, на шапках — белые капюшоны, чтобы враг не заметил. Но заметил, проклятый, мы уже были там, где нас и немец видит, и наши видят, и он начал бить из пушки по нам двоим. И он применил по нам бризантные снаряды. Это снаряды, в которых взрыв на долю секунды отстает от удара, а зима, земля мерзлая, снаряд от нее рикошетит и на высоте 20–30 м взрывается, так что и в окопе не спрячешься.
При первом же обстреле лейтенанта тяжело ранило осколком в ногу, а у меня только шинель пробило. Зима, холодина, я лежу рядом с лейтенантом, как смог поверх одежды перевязал ему ногу и говорю: «Давай я буду тебе помогать и поползем к своим». Только зашевелились — как опять артналет и пуще прежнего. Лейтенант мне приказал — не двигайся, лежим до темноты, иначе нам не жить! Так и сделали, мне-то ничего, цел, но тоже замерз, а ему, обескровленному, куда тяжелей!
Пехота видела все, поняли нашу тактику и вечерком пришли на помощь; его отправили в санчасть, а я ушел на свое НП. Прихожу голодный, холодный, а обеда опять нет, нети 100 граммов, которые в тот день привозили, выпили друзья за мой упокой. Кое-что друзья насобирали, но что осталось в котелке — замерзло. Я звеню пустой ложкой по замерзшей воде, а по ходу сообщения с НП Ставицкого приходит адъютант: «Тебя вызывает Ставицкий». С сожалением оставляю с трудом собранный обед-ужин и иду по вызову. Захожу, докладываю, а он говорит: «Ты садись, я знаю, тебя опять хоронили, так давай мы с тобой тебя и еще раз помянем». Достает бутылку водки, на керогазе разогревает борщ и зажаренную курицу. Налил по полному, чокнулись, выпили, закусили, и я, малость осмелев, охмелев, сказал: «Мне такие поминки нравятся!» Он серьезно добавил: «Ходит молва — кого три раза хоронят, того никакая война не убьет».