– Могла бы и пропустить первым, – буркнул он. – Два дня жил как бомж.
Волоча сине-багровую, опухшую над коленом ногу, он дохромал до двери, закрыл ее на ключ и утащил его с собой в ванную.
Так, да? Ладно… Я осмотрелась. Ничего не стоит выбраться в окно (если удастся отколупать столетние залежи краски на рамах) и спуститься по водосточной трубе вниз. А зачем?
Раскидав подушки по кровати, я решила часик отдохнуть, дать просохнуть волосам и наметить план действий. Наволочки пахли хлоркой…
Проснувшись в сумерках, отыскиваю глазами на стене фотографию. Не обнаружив ее, долго изучаю картину-вышивку, на ней голубые лебеди плавают в пруду по багрово-красной полоске заходящего солнца на фоне коричневых руин замка. Вспоминаю, где я. Ищу источник странных звуков. Вот он, рядом. Разглядываю вибрирующую нижнюю губу Ладушкина, которая при вдохе, сопровождаемом мощным всхрапом, прилипает к зубам, а на выдохе дергается расхлябанным клапаном, издающим прерывистый свистящий звук.
Отследив с десяток всхрапов-выдохов, я проснулась окончательно, осторожно сползла с кровати и постаралась бесшумно одеться. Некоторое время занял приблизительный поведенческий анализ Ладушкина, спокойно храпящего на кровати. Куда он мог засунуть ключ от двери? Осторожно приподнимаю покрывало. Потрясающе. Он снял трусы! Теперь он совсем голый, если не считать гипсового воротника на шее. Иду в ванную. С мокрых трусов и носков капает. Он повесил их на перекладину для полиэтиленовой занавески, потому что веревка, натянутая над ванной, обрезана и болтается коротким концом вдоль стены. Осматриваю мыльницу и бачок унитаза. Потом – его туфли, брюки, пиджак. Так, на всякий случай, ощупываю куртку. О! Ладушкин прихватил пистолет.
Ладно, не следует отвлекаться. Пора убедиться, насколько я интуитивно подготовлена для жизни в условиях господства примитивных особей. Как только я увидела Ладушкина рядом с собой на кровати, то подумала, что ключ он засунет в гипс, а ванную и одежду осматривала на всякий случай.
Присаживаюсь на кровать и наклоняюсь над головой инспектора. Голова эта запрокинута назад, потому что на подушке Коле было бы лежать с гипсом неудобно. Осторожно просовываю палец в раструб гипса. Вот она! Поддеваю ногтем веревочку и тяну к себе. Думаю, назовет ли румяная вязальщица подобное обращение Ладушкина с веревкой из ванны порчей имущества? Коля перестал храпеть, и на несколько секунд мы оба замираем, не дыша, и голого инспектора отделяет от меня, нависшей над его головой, только накрахмаленная ткань покрывала. Потом Ладушкин счастливо улыбнулся и вдохнул с громким всхрапом, а я выдохнула с облегчением.