– С головой мамочки? – уточняет Лора, задрожав. – Ну-у-у… Я бы подумала, что это предупреждение…
– О чем тебя должны были таким образом предупредить?
– Чтобы я чего-то не сделала… Или сделала?
– Давайте не будем это обсуждать, – предлагает бабушка и закрывает ладонями лицо. – Устала я. Больше не могу говорить. Простите меня…
– За что? – удивилась Лора.
– Что? – Бабушка убрала руки, и ее глаза посмотрели на меня и на Лору с испугом неузнавания.
Я подумала, что ей стало плохо после воспоминания о ночных бдениях и рассветном захоронении.
– За что простить? – настаивает Лора.
– А… За то, что похоронили мы твою маму, а ты с ней и не простилась… И Антон не простился…
– Для меня эти языческие штучки значения не имеют, – бесшабашно машет рукой Лора. – Я вообще не знаю, зачем моя мамочка рожала детей. Мы ей ну никаким местом!.. Я тебя и деда помню больше, чем ее.
– Спасибо, вспомнила. – В столовую заходит Питер. Он гасит все лампы, кроме ночника на полу. – Я пришел сказать, что забрал мальчика к себе в спальню. Нечего ему спать с женщинами в одной комнате. Тем более он боится темноты. И так как ты завтра уедешь, – Питер кладет мне на плечо руку, – я хотел бы поговорить о нем. Без этих кровожадных фурий.
Бабушка молча встает и уводит Лору. Лора корчит мне рожи и делает страшные глаза, кивая на Питера.
– Сиди. – Питер подтаскивает кресло к окну и усаживается лицом к темному стеклу. – Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Я не хочу сейчас говорить о котенке…
– Не перебивай. Не так уж много времени мне осталось разговаривать вообще, чтобы ты могла выбирать. Я хочу рассказать тебе о тебе. О тебе четырехлетней. На фотографиях твои волосы кажутся темнее. А они были белого цвета. Это был цвет не холодной платины, а белого молока. Вон там, у старой калитки, сейчас ее заделали, стоял уличный туалет. Ты запиралась в нем с двумя соседскими мальчиками, они были постарше, братья-погодки, и вы рассматривали друг друга в разных местах.
– Питер!..
– Не перебивай. Откуда я знаю, не стерла ли твоя расчетливая бабушка и это, постыдное с ее точки зрения, воспоминание? Так вот, вы запирались и рассматривали друг друга, пока стыд и страх не вырастали настолько, что не помещались в просвечивающихся досках туалетных стен, потом вы выскакивали, красные, возбужденные, и бегали по саду, крича «письки-попки!.. письки-попки!».
– Смешно… – Я не улыбаюсь, мне вдруг стало очень грустно.
– Когда тебе было шесть и ты, благодаря мне, уже сносно знала анатомию человека, мы частенько сидели вон под той яблоней. Закрывали тяжелый анатомический атлас, ты залезала ко мне на колени, волосы были еще теплее цветом, потому что уже с примесью желтого в молоке, и пахли сушеными грибами. Ты залезешь, мы обнимемся и замрем в благоговении перед совершенством человеческого тела.