Из ночного мрака вышла пара красноармейцев, из тех, которых Генрих еще не видел, и человек, во взгляде которого Лилленштайн не увидел ничего хорошего.
Во время следующего перехода Генриха положили на телегу. Идти он больше не мог.
– Что-нибудь есть? – спросил Болдин, когда Верховцев подошел к костру.
– Немец крепкий, – Владимир Филиппович пожал плечами. – Но больше напоказ. Я таких знаю. Актер. Хотя подготовку прошел хорошую. Несколько раз сознание терял.
– Сам?
– То-то и дело, что сам. Собой владеет. Хотя, конечно, и не полностью.
– Какой у вас прогноз?
– Разговорю, – ответил Верховцев уверенно.
– Хорошо, – было видно, что Болдину этот разговор, да и сама эта ситуация неприятна до крайней степени. – Не люблю я людей мучить.
Верховцев кивнул.
– Да. Дело гадкое. Но в нашей ситуации…
– Тоже знаю, – генерал недовольно отмахнулся. – Все понимаю. Если бы была возможность его через линию фронта переправить… Пусть бы специалисты разбирались. А теперь все самим, черт…
Он поднялся. Встал и Верховцев.
– Вы вот что, Владимир Филиппович, вы осторожно с ним. – Он поймал настороженный взгляд Верховцева. – Нет-нет! Не подумайте, я не жалею. Давите! Давите его, гада, как можете. Но следите, чтобы он в ящик не сыграл раньше времени. Мы его тащить будем до самого прорыва. И при возможности через фронт перебросим. И сделаем это в любом случае, понимаете? С живым возни гораздо меньше. А если мы мертвеца станем с собой таскать, нас свои же солдаты не поймут…
Верховцев, не зная, как отреагировать, смущенно кашлянул.
– Иван Васильевич, неужели вы верите в эти побасенки?
– Какие?
– Ну, знаете, солдаты рассказывают всякое. Разные там черные сержанты, вечные полковники. Сказки же…
– Эх, Владимир Филиппович… Сказка ложь, да в ней намек. Неужели забыли? – Болдин засмеялся. – Этот полковник станет вам удивительные вещи рассказывать. А вы не верьте. Но чтобы мне все было доложено слово в слово!
– Так точно!
– Слово в слово! – снова повторил Болдин. – Не важно, во что верим мы. Важно знать, во что верит противник. Знать все его сильные и слабые стороны – наша задача. Понимаете?
– Кажется, да.
– Вот и славно, – Болдин вздохнул. – Хотя и не нравится мне это все.
Нещадно болело все тело. Каждая косточка. Старая, начавшая заживать рана. Голова. Натруженные в нескончаемом крике связки. Кажется, у Генриха было сломано ребро, по крайней мере, дышал он с болью, а поход в туалет обернулся для него едва ли не худшей мукой, чем ночной форсированный допрос.
К тому же ходить Генрих не мог. Теперь он лежал на телеге, вздрагивая и постанывая на каждой колдобине или корне. Тело бил озноб.