Я плотнее прижался к спинке стула, я пытался вслушаться в немое движение рыб за моим затылком, я молился, чтобы вернулась Зюка, я не мог быть с Коляней один на один: внутри меня разладился многокнопочный пульт, который обычно настраивал меня на волну собеседника. Все кнопки отказали. Но Коляня в этом и не нуждался, он сам был завершен и монолитен.
Вернулась Зюка, но Коляня не разрушил монолога:
– У меня – другое. У меня девиз: «Жить как люди, даже вдали от Родины». И хозяйка моя со мной солидарна. Верно, хозяйка? – поворот головы к Зюке. Она не ответила.
– А как иначе? – не заметил этого Коляня. – Человек должен оставаться человеком в любой обстановке. И если обстановка к тому же дает возможность? Что же из-за жмотства какого-то лишать себя необходимого! Я лично презираю эту мелочность, каждую драхму на кофточки-ботинки переводить. Не жаться. Путешествовать. Развлекаться. Жить в культурном антураже. – «Боже мой, и антураж знает!» – Когда советский специалист живет хуже, чем какой-нибудь швед заштатный, – это унизительно. Понял-нет? Хотя, вообще-то, у тех же шведов оплата труда здесь совершенно другая, им, гадам, знаешь сколько платят? – и, вытащив из нагрудного кармана рубашки блокнот в крокодиловой обложке, Коляня начал на цифрах объяснять мне сравнительный бюджет шведского и советского специалиста. – Хотя я с нашей финансовой линией согласен: государство должно держать режим в расходовании валюты. – И, точно отказывая какому-то неведомому просителю в непозволительном расточительстве, хлопнул крокодиловыми крыльями записной книжки. И тут же: – У греков знаешь как?
– У греков величественно, антично и вдохновенно, – я нагло оборвал Колянину речь, я должен был увести Зюку в категории иных общений. – У греков на ресторанном меню начертано «Каталог», а транспорт именуется «метафорой». О, как прекрасно перемещаться по миру посредством метафор! А? Ты седлаешь сказуемое и нахлестываешь его глаголом! А?
Я был поощрен прямым зеленым взглядом, в глубине которого прочел: «Это наш с тобой язык». И я воодушевился:
– Меня встречает гостиничный портье по имени Агамемнон, а мою комнату убирает горничная, которую зовут Электра. И я должен быть начеку: меня ждет ее еврипидовская месть, если я подумаю посягнуть на достоинство Агамемнона!
– Ну что ж, ты тоже античен, – сказала Зюка, – ты Палада.
– Я через одно «л». Для величия и вечности мне не хватает одного «л».
Коляня вдруг вставил:
– Армяне тоже любят всякие имена придумывать.
Да, конечно. Коляня очень кстати напомнил об армянских именах. Несколько лет назад я снимал в Армении. Действительно, Офелии, Гамлеты, Лаэрты и Нельсоны буквально кишмя кишели в проходных заводов и за магазинными прилавками. В далеком горном селении я искал бригадира Бабаяна. Чтоб позвать его, все село заголосило: «Шеко! Шеко!» Мой переводчик объяснил: «Шеко – это не имя. Кличка. „Шек“ по-армянски „рыжий“. Значит, „Рыжик“. Пришел Шеко. Весь с ног до головы заросший чернейшими волосами. Я изумился. А председатель колхоза мирно махнул рукой: „Шеко – это сокращенно. Шекспир его зовут“.