Братишка пребывал либо в полной апатии, либо бывал беспричинно агрессивен и с тупой злобой крушил все, что попадало ему под руку. И порой Стерко очень жалел шестнадцатилетнего Шото, на котором Зого и вымещал свой гнев. Если бы Зого был здоров, дети, наверное, стали бы хорошими друзьями. Насколько Стерко помнил, раньше так оно и было. Даже витиеватые особенности их родства не ставили между малышами никаких преград.
Сам Стерко давно уже стал забывать, что Зого — совершенно чужое ему существо. У хаварров не было такого понятия, как единокровное родство. Зого был ребенком Калео, родителя Стерко, и в своих мыслях Стерко звал Зого братишкой, но в сущности малыш был для Стерко чужим. Стерко не придавал этому значения сейчас, после стольких лет уединенной жизни на чужбине. К тому же Стерко понимал, что именно из-за него ребенок попал в беду. Что перенес Зого шесть лет назад, так никто и не узнал. Все версии и догадки сводились к одному: ребенок видел гибель своих близких, причем гибель столь ужасную, что его переживания взломали защитный барьер его психики.
В тех не столь давних трагических событиях было много странного.
… Это случилось в выходной день. Лэри был на дежурстве, и Стерко пришлось развлекаться самостоятельно. Он давно не навещал родителя, и поэтому решил заглянуть в дом старого Калео. Не то, чтобы Стерко тянуло в родительский дом, скорее наоборот, но в те времена Стерко еще был до противного послушен своему долгу. Принято было навещать родителей, и Стерко делал это. Следовало так же хоть как-то заботиться о детях, и Стерко не очень охотно, но регулярно встречался со своим сыном, непонятно, правда, зачем. Шото прекрасно подрастал без всякого участия Стерко.
В тот день Стерко рассудил, что пришло время в очередной раз исполнить оба своих бессмысленных, но не особо обременительных долга.
Старый Калео принял Стерко с радостью, он любил своего первенца и гордился им, его успехами, его карьерой.
Но Миорк тоже был дома, и Стерко не выдержал там и часа. Невозможно было выносить эти сладкие улыбочки с прищуром, призывные гримасы, фривольные пожатия тайком, лишь только Калео отворачивался… Все это выводило Стерко из себя.
Калео было пятьдесят восемь, Миорку на тридцать меньше. Родитель никак не хотел замечать странностей в поведении своего юного друга. Калео души не чаял в своем ненаглядном Миорке и не понимал, почему Стерко избегал бывать в родном доме. И Стерко приходилось выслушивать вздорные укоры и негодование.
Стерко ненавидел Миорка, его намеки, его насмешки… «Доблестный хаварр… Почему ты не хочешь побыть со мной наедине, отважный защитник?! Разве ты забыл, как нам прежде было хорошо вместе?»… Это было противно и невыносимо. Стерко горько жалел о своем прошлом легкомыслии. Не поддайся он в свое время искушению, в которое ввел его Миорк, вся жизнь сложилась бы у Стерко иначе, и возможно, ему не пришлось бы выносить тягостный кошмар этих шести лет.