Спустя минуту-другую он попытался поднять голову, но тщетно. Ее руки начали мягко поглаживать его волосы, губы без устали ласкали шею, а из уст Джейн вырвались первые сказанные шепотом соблазнительные слова. Нежные и одновременно обнадеживающие. Сексуально-обнадеживающие.
Никогда в жизни Мартин не встречал ничего подобного.
Прошло еще несколько минут, и он с удивлением обнаружил, что его плоть вновь обрела признаки жизни глубоко в ее лоне. Мартин мог бы поклясться, что это невозможно, однако очень скоро почувствовал твердость, свидетельствующую о готовности опять затеять любовную игру. Только теперь первой скинула с себя оцепенение Джейн. Лежа по-прежнему недвижимо, она сжимала в себе и освобождала его плоть, сжимала и освобождала. Она прошептала ему на ухо, чтобы он ни о чем не беспокоился и дал ей все сделать самой. И сделала – благодарно, благословенно и божественно. На этот раз наслаждение нарастало медленно – как морская зыбь, а не шторм, но пик все равно получился незабываемым, поскольку они опять достигли вершины вместе. Нет, не совсем вместе. Казалось, только его оргазм высек искру в теле Джейн, как будто оно было специально создано для того, чтобы испытывать высшее блаженство лишь в ответ на удовлетворение мужчины.
Мысль о том, что так будет всегда, подвергла Мартина новым танталовым мукам. Уже засыпая в ее объятиях, он подумал о том, что Джейн могла бы стать идеальной любовницей. Идеальной…
Джейн проснулась мгновенно, сразу же ощутив на себе тяжесть мужского тела.
Осознание происшедшего пришло на удивление быстро, и она застонала, понимая, что все случившееся уже не спишешь на какую-то сверхъестественную власть, но только на ее, Джейн, собственную порочную и слабую натуру. Она еще раз поддалась соблазнам плоти, и в конце ее даже не очень заботило, какой она покажется Мартину: лишь бы насладиться немыслимыми радостями в его руках и подарить ему полное и сладостное освобождение, на что Джейн, она уже знала это наверняка, была способна.
Но теперь, когда она немного успокоилась, а гормоны прекратили свои безумства, когда ее страстное желание Мартина по крайней мере временно затихло, Джейн почувствовала приступ отчаянного смущения. Не потому, что она совершила нечто непристойное – Джейн не находила ничего постыдного в сексе, – но потому, что она дарила ласки мужчине, который не только не любил, но даже не испытывал к ней элементарного уважения. Джейн и не жаждала любви, и не верила в нее. Но хотела бы, чтобы ее любовник по меньшей мере хорошо к ней относился.