— Не сомневаюсь. Однако, женщины, которые однажды воспользовались ими, безусловно, не сделают этого снова. А женщина, пережившая их использование, конечно, не порекомендует их для противозачаточных целей. — Он сложил концы бумаги. Его ресницы медленно поднялись, пронзив ее правдой. — Ваша подруга молода и неопытна, мадемуазель?
Долли, как она себя называла, была двухпенсовой проституткой, шлюхой с десятилетнего возраста. Женщиной с седеющими каштановыми волосами и без передних зубов.
Она убедила Викторию явиться на открытие дома Габриэля. В оживленной людской толпе, заявила она, никто ее не заметит.
Только богатым, могущественным людям позволено будет присутствовать там, добавила Долли. Мужчинам, которые заплатят гораздо, гораздо больше за ее девственность, чем мужчины в борделе или на улице.
И все это время она готовила смерть.
Без сомнения, надеясь заполучить деньги Виктории, пока тело той будет стыть в переулке.
Все во имя выживания.
Элегантная комната была слишком тесна. Люстра над головой слишком ярка. Потрескивающий огонь слишком горяч. Волосы, висевшие вдоль спины, слишком тяжелы.
Виктории нужно убежать от этих пронизывающих серебряных глаз.
Она осторожно обошла его и подхватила свой плащ со спинки голубого кожаного кресла.
Ей не нужна сумочка — он может оставить ее себе. Яд. Ее зубную щетку. Ее гребенку.
Шпильки.
Он не останавливал ее.
Дверь была изготовлена из блестящей, как зеркало, древесины, не коричневого, не желтого, а какого-то промежуточного оттенка. Гувернантка внутри Виктории узнала в ней атласное дерево, растущее в Индии и Шри-Ланке.
Дверь не была заперта.
Не должна была быть.
Официант, который привел ее в библиотеку, стоял навытяжку с другой стороны двери. Виктория не сомневалась, что он тоже носит под черным фраком пистолет.
— Подай поднос, Гастон. — Слишком знакомый голос скользнул вдоль ее позвоночника, более гладкий, чем атлас. — И чайник. Мадемуазель останется с нами.
— Очень хорошо, месье.
Гастон мягко закрыл дверь из атласного дерева перед лицом Виктории.
Она развернулась. Платье запуталось вокруг лодыжек, волосы взметнулись, сердце прыгнуло к самому горлу.
— Вы не можете держать меня здесь против моей воли.
— Au contraire.[13] — Габриэль скорей был повернут лицом к ней, чем к столу. — Если бы ваша жизнь не была несущественной, мадемуазель, вас бы здесь не было.
Бездушная отставка ее жизни на мгновение лишила дыхания.
— Вы не хотите меня, — не в силах справиться с собой, сказала Виктория. Она сжимала шерстяной плащ, как спасительный якорь.
— Вы бы удивились, узнав, чего я хочу, — многозначительно ответил он.