бумагами.
— Вот письмо на завод. Возьми самую лучшую машину. Надеюсь на тебя. Выезжай немедленно. Я должен через четыре дня иметь детали.
* * *
Перед Курганом, километрах в семидесяти, тракт сначала неприметно для глаза, а потом все круче забирает в гору, и от этого начинает казаться, что вековые деревья, сдавившие с двух сторон дорогу, растут криво: вот-вот повалятся и подомнут грузовик вместе с одиноким шофером. Нет здесь жилья поблизости. Вокруг не взгорьях и увалах тесно растут голые сосны, а в лога> и овражках — длиннолапые ели, корявые осины, непролазные чащи ольшаника, В провалах притаились под снегом глубокие лесные озера. Ударяется в тяжелые сугробы и глохнет выхлоп мотора, будто он начал давать перебои, и шофер наклоняет голову, тревожно прислушивается, пальцы крепче сжимают руль, а нога сильнее давит на педаль, чтобы засветло миновать эти хмурые, глухие места.
Перевал подкатывается незаметно — дорога делает петлю и вдруг падает до горизонта, как подрубленная береза, прямая и белая, в поперечных черных проталинах. Тяжелый грузовик сам набирает скорость и летит вниз бесшумно, словно коршун с неба, лишь хрусткий наст подпевает колесам да морозная пыль — куржак — оседает на ветровом стекле. Заманчиво наверстывать здесь потерянные путевые минуты, но не увлекайся, водитель: в конце прямого трехкилометрового спуска опасное место; по неписаной шоферской географии называется оно Кривым Коленом. Тракт словно обрывается, круто поворачивает, обходя глубокий провал. Начинай издали притормаживать, не тормозами — мотором, а не то раскрутит машину по скользкому насту и пропадешь к чертовой матери, как веселый шофер Саша Обрезков. Только останутся висеть на жестких ветвях кустарника клочки брезента.
Теперь они уже почернели, смерзлись на ветру и кажутся сморщенными пожухлыми листьями, уцелевшими с осени. Других следов страшной аварии не сохранила твердая скала, а прорубь на озере затянуло свежим ледком и замело глубоким пушистым снегом.
Горшков постоял на краю обрыва со снятой шапкой в руке, поежился на ледяном ветру. Перед самым обрывом от дороги косо отходила и терялась в лесу узкая просека; мелькнуло воспоминание: «Здесь она собирала для меня землянику…» Но мысли сразу же вернулись к заботам, к дороге.
Автомобиль стоял под прикрытием нависшей над трактом гранитной глыбы. От его радиатора веяло спокойным ровным теплом, как от широкой груди здорового человека. Триста километров прошла с пяти часов утра эта машина, мимо пронеслись Катайск, Каменск, Шадринск, Каргополье — белоцерковные зауральские города. Через каждые полсотни километров Горшков доставал кисет и, не отпуская рулевого колеса, одною рукой скручивал цигарку-бревно — сладкую подругу одинокого путника.