Помогайлов даже сам удивился, насколько он был спокоен. Лишь толстые его щеки покрыл нездоровый апоплексический румянец.
Из сейфа выгребли все. Ну, денег там было не так уж много – тысяч тридцать долларов и около ста тысяч шиллингов. Главное – исчезли учредительные документы, контракты и вся бухгалтерия. Бухгалтер Генрих Петрович не иначе как решил взять работу на дом.
Плюхнувшись в кресло, Помогайлов достал из кармана платок и вытер пот, проступивший на лбу:
– Похоже, Владимир Борисович, что мы с тобой больше не владеем нашей фирмой. И в Москву нам с тобой возвращаться нельзя. И еще у меня есть подозрение, что сюда кто-нибудь скоро придет… Давай сваливать отсюда. А кто говорил, что с ними можно работать? «Если на взаимовыгодных условиях», – передразнил он Лузгина, вспоминая их недавний разговор. – А они положили с прибором на твои взаимовыгодные условия. Бизь-несь-мены хреновы! В общем так, Володя, срочно собираемся и рвем когти.
Помогайлов поднялся так резко, что кресло на колесиках откатилось от него, как укушенное.
Вместе «хомячки» поднялись на второй этаж, где друг напротив друга располагались их квартиры, зеркально повторяющие друг друга. Разве что мебель, да репродукции на стенах были разные. У Лузгина по стенам висели абстрактные картинки Миро, а Помогайлов, не найдя нужного дизайна в Вене, привез из Москвы несколько среднерусских пейзажей, купленных по дешевке в Измайловском парке.
За пейзажем с ностальгическими березками, залитыми солнцем а-ля Куинджи, был устроен небольшой тайный сейф, где они с Лузгиным хранили бумаги, которые ни в коем случае не должны были попасть на глаза кому бы то ни было. Это была их общая заначка на черный день, те самые теневые контракты, по которым они успели вывести часть средств из общего оборота.
Сняв картину с гвоздика, Помогайлов открыл сейф. Он был абсолютно, девственно чист и пуст, если не считать двух полузадохнувшихся хомячков, белого и пегого.
– П-придурки, – прошипел Помогайлов.
– Что там у тебя? – подошел Лузгин и окаменел.
Хомячки испуганно смотрели на него круглыми глазами, буксуя на железе мохнатыми лапками с острыми коготками в попытке убежать из этого страшного темного ящика. «Аллегория, однако», – ошарашенно подумал Лузгин.
Партнеры пристально посмотрели друг на друга и чуть ли не хором сказали:
– Елена Сергеевна.
– Ленка, бля! – злобно прошипел Помогайлов.
– Курва! – добавил Лузгин и уточнил. – Мать ее…
Павел Исидорович с Владимиром Борисовичем не были бы столь категоричны в оценках своей секретарши, если бы знали, что еще задолго до того, как к ним явились эмиссары Белова с однозначным предложением, Елена Сергеевна, их сука Леночка, получала регулярные денежные вспомоществования. От Генриха Петровича, человека Белого.