Мы играли нескверно. Мы сохранили лирическое смущение, перейдя из беседки в комнату. Скрип ключа показался нам трогательным назиданием старого друга. Я прославлял родинки и общность душ. Быстро Паули наложила на меня какой-то милый ей образ - Муссолини или Юра, от чего моя впалая, достаточно чахлая грудь стала, разумеется, "мужественной". Причем оба мы прекрасно понимали лживость любой фразы, любого движения. Это, однако, не мешало нам. Мы ведь не жили, мы честно выполняли чужую жизнь, хорошо запомнив все ремарки предусмотрительного автора. Никакого Юра нет и не было. Я молод, я горячо влюблен. Чувства выражаются впервые в неумелых, но искренних стихах, а выпирающие края старомодного корсета на лопатках хозяйки не что иное, как мифологические крылышки.
Так спокойно, в меру задушевно и в меру деловито, мы любили друг друга. Напряжение создавало то колбы и весы лаборатории, то точность алгебраических формул. Я слегка опасался, что неосторожное движение Паули может разрушить всю композицию. Ведь фокус найден, окрестные рефлекторы создают нужное освещение. Отсюда родились в минуту, которую я назову наиболее ответственной, бессвязные с виду слова, несколько озадачившие мою партнершу:
- ...Спокойно - снимаю...
После чего, успокоенный занавесом и темнотой, я лег на спину, закрыл глаза и уже, не играя, всерьез захотел умереть, умереть здесь, в игрушечной комнате, под луной, созданной хозяйкой и пригородным горем. Но у смерти свои замашки, она не терпит парадных подъездов и открытых настежь сердец. Мне ведь предстояла еще ночь с Пике, мне предстояло... Впрочем, я еще тогда не знал, что предстоит мне. Я только лежал грустный и неподвижный, продолжая, если не жить, то дышать. Из этого состояния меня вывела Паули. Скажите, почему существует на свете любовь? Я говорю не о беседках, не о щеглах, даже не о мифологии. Почему китайские тени и заводные игрушки подвержены каким-то странным заболеваниям? Аппендицит ведь вырезывают. В школах преподают логику. А любовь...
- Ты знаешь, зачем я ходила в комиссариат? Ты думаешь насчет паспорта? Нет, я должна была отомстить ему. Я не хочу, чтобы он целовал Диди! У Диди потное тело, и она пахнет мускусом. Я сказала комиссару, что он шпион, важный шпион, что он хочет выкрасть военные планы. Теперь его схватят, ему отрежут голову. Посмотрим, как он тогда будет целовать Диди...
Я ничего не ответил ей. Я не мог ни возмущаться, ни осуждать. Гримасы теней больше не удивляли меня. Пусть Юру отрежут голову - зачем ему голова? В сумасшедшем лабиринте улиц остались его сердце и клочки милой тетрадки. Пусть Паули лежит и плачет. Я не верю слезам. Я тоже плакал под зеленым мостом. Слезы ничего не выражают. Это как дождь осенью. Паули со мной? Что я целовал? Резиновые губы? Или противный шарф? Она говорит, что любовь доводит до всего - до предательства, до смерти. Может быть. Но я не знаю, что такое любовь. Теплая пена пивной кружки или несколько условных па в соседнем танцклассе? Господин Пике, бледный и печальный, тоже любил золотую рыбку.