Собака посмотрела на хозяина и стала работать челюстями быстрее, словно испугалась, что «чистильщик» съест все камешки и ей больше ничего не достанется. «Чистильщик» улыбнулся, положил оставшиеся в его руке камешки на пол, добавил к ним еще пару горстей из пакета.
— Кто-нибудь хочет попробовать? — он обвел взглядом егерей.
— Не-е-е-е, — протянули они.
До этого времени егеря с интересом смотрели на «чистильщика», но только он предложил им разделить собачий ужин, как они принялись вскрывать банки с тушенкой.
— Я приверженец традиционной кухни. Экспериментирую редко, — сказал Голубев.
— Зря, — сказал «чистильщик», — много теряешь. Ну, вам виднее, — он закрыл пакет, убрал его в рюкзак, улыбнулся хитро, — Мне тоже тушенка нравится больше.
— На, — Голубев протянул «чистильщику» только что открытую банку. Из нее аппетитно пахло, — говяжья.
— Спасибо, у меня своя есть.
Тушенка была вязкой, вкус ее потерялся, прилип к стенкам жестянки, казалось, что жуешь кусок резины, который от времени уже и резиной перестал пахнуть, весь сгнил и только из-за этого зубы могли его рвать и пережевывать. Тушенка проваливалась в желудок тяжелыми кусками, на губах таял жир, покрывая их равномерной прозрачной пленкой, противной, как нефть. Она приклеивалась к губам. Язык не мог ее слизнуть. В таком виде тушенка вполне могла служить доказательством расхожей легенды, будто на нее пошло мясо из стратегических запасов Советского Союза, провалявшееся на складах в холодильниках не один десяток лет. Коровки паслись на полях родины во времена поклонения кукурузе и Карибского кризиса. Западные репортеры оценили бы эту банку на вес золота. Есть ее содержимое, конечно, не стали бы, а отдали бы на исследования.
— Тоска, — протянул Голубев, — я испытываю острый информационный голод. Телевизор не работает. Радио — тоже. Каменный век. Похоже, просто голод он уже заглушил, но сидеть без дела было выше его сил. В школе его постоянно выгоняли из класса за то, что не мог сидеть смирно и внимательно слушать учителя, постоянно вертелся, сбивал преподавателя с мысли и мешал своим одноклассникам.
— Могу рацию дать послушать, — сказал Луцкий.
— Что там? Егеев все вещает?
— Нет. В радиоэфире — тишина.
— Что же ты мне предлагаешь ее слушать?
— Чтобы ты угомонился.
— Вот что, Голубев, — сказал Кондратьев, — я чувствую, что ты совсем не устал. Отправляйся дежурить. Сменишься через два часа. Смотри — не усни.
— Я ночная птица. Сова.
— Дятел ты, а не сова, но уговорил, с утра дам тебе отоспаться.
Вернулись курильщики, в дверях столкнулись с Голубевым, но спрашивать его, куда он идет, не стали, посчитав, видимо, что он тоже решил покурить.