Да, так какой же все-таки интерес привел моего брата не только в Гавр, но и на борт судна? Рано или поздно он непременно выдаст свою тайну. Симон слишком самоуверен и именно поэтому каждый раз попадает впросак.
Он решил поскорее объяснить причину своего появления.
- Представь себе, у меня на этой неделе оказались в Гавре дела... Да, да, пришлось провести операцию с иностранной валютой, а служащим мы не могли ее доверить.
"Довольно неуклюже, - подумала я. - Слишком много подробностей зараз: ясно, лжет".
Он добавил:
- Поскольку я сам мог назначить число, я нарочно назначил собрание на сегодняшнее утро, думаю, дай встречу пароход, а потом поедем вместе в Париж...
-Ах вот как?. - произнесла я таким тоном, будто верю каждому его слову.
Теперь все было ясно. Именно эта любезность брата и насторожила меня. Здесь речь шла не просто о лжи, но о лжи, скрывавшей какой-то серьезный мотив. Меня нередко удивляла тяжеловесная хитрость Симона. Я даже не раз задумывалась: на самом ли деле он, человек такого ума, считает, что ему ничего не стоит обмануть ближнего. Пожалуй, скорее всего это объяснялось какой-то хамоватой ленью, словно он вам говорил: "Хотите верьте, хотите нет: мне от этого ни тепло, ни холодно. Но не надейтесь, что ради вас я буду стараться".
Поэтому я не боялась, что он заметит мою настороженность. И сказала:
- А ты все такой же. Ничуть не изменился.
Я оглядела его с ног до головы: в костюме из дорогой материи, высокий, грузный - после тридцати брат начал полнеть, но все-таки красивый той красотой, которой блещут на довоенных фотографиях мужчины из богатых семей. Он знал те годы не многим лучше меня, я их вовсе не знала, но можно было подумать, что ему дорога и мила довоенная эпоха и что он не хочет с нею расставаться. Это стремление, впрочем, нередко наблюдается у людей, тоскующих по ушедшим и милым им временам; я наблюдала это явление на примере многих моих родных, некоторые из них были как бы живым воспоминанием президентства Фальера или даже эпохи Греви. Удивительно другое: как Симон, родившийся в нашем столетии, не избежал этой заразы. Очевидно, подобный феномен объяснялся некой скрытой внутренней связью с теми временами или подчинен закону косности. Словом, Симон воскрешал собой некий законченный, отживший тип. И во фраке и в плавках он принимал пластические позы, выгибал грудь, разглаживал усы так, словно звался Артюром или Киприаном.
Он ответил, что я, наоборот, немножко изменилась. И к лучшему.
- Ты ведь хотела похудеть, - добавил он, - по-моему, ты потеряла в весе.