- Ты ошибаешься, тетя Эмма. Уверяю тебя, что Соединенные Штаты...
- Которые меня ничуть не интересуют, кисанька, - поспешила вставить тетя. - Поверь, что и Соединенные Штаты, и все, что там делается, мне глубоко безразлично! С меня вполне хватает того, что делается у нас. Я-то ведь француженка!
Тетя поправила воротничок и метнула в мою сторону убийственный взгляд. Потом широким жестом руки отмела все второстепенное.
- Впрочем, не в этом даже дело, - добавила она. - Засвидетельствуй, пожалуйста, Мари, пели они "Интернационал" или нет? Пели! Остановились мы в самом центре "красного пояса"? Остановились! Запоздал поезд с отправлением? Запоздал! Разбежались куда-то кондуктора? Разбежались. Вот как обстояло дело!
Тетя наслаждалась своими ораторскими приемами и всеобщим молчанием, которого ей удалось добиться. И заключила свою речь следующим афоризмом:
- В теперешние времена, когда покидаешь Париж на месяц или даже на сутки, никогда нельзя знать, каким обнаружишь его по возвращении.
...Привожу дальнейший тетин рассказ в сокращенном виде: поезд трогается, благополучно минует Сен-Дени, прибывает на Северный вокзал и доставляет к месту назначения осоловелых ребятишек, маму, нянек и мою беременную невестку.
- Что же в конце концов произошло? - осведомилась я. Тетя Эмма наставительно подняла указательный палец и отчеканила по слогам:
- Э-то-го... ни-кто... так... и... не уз...нал!
Тут Элен-Валентин, которая славилась в нашей семье способностью говорить невпопад, рискнула заметить:
- Но ведь... Бонна мне сказала...
Тетя Эмма так взглянула на говорившую, что слова застряли у той в горле.
- Н-да! - произнесла тетя. - Знаю, знаю! Мне об этом тоже говорили. Один кондуктор якобы объяснил вашей бонне, что в Сен-Дени ученики светских школ затягивают эту мятежную песню всякий раз, когда встречают приютских детей, которых выводит на прогулку священник... Верно ведь?.. Другим расскажите, милочка! Я-то, слава богу, не такая простофиля, как ваша бонна!.. Которая, заметим кстати, сделала бы лучше, если бы не малевала себе физиономию на манер вывески, хотя, душенька, это касается только вас одной...
В конце концов, что я могла поделать? Не могла же я в самом деле закрыть уши ладонями, чтобы ничего не слышать, или читать про себя стихи, как я читала их в детстве, лежа без сна в постели: "Приблизьтесь, о Нерон, и ваши подозрения рассею я сейчас..."*{слова матери Нерона из трагедии Расина "Британии".- Прим. ред.} Правда, можно было заняться крошками, рассыпанными по скатерти, но их от меня убрали: лакей прошелся щеточкой по столу, так как подали сыр. Что ж! Осталось претерпеть только фрукты и пирожное. Обед скоро окончится. Я взяла в одну руку большой бокал, а в другую маленький. Хрустальные грани вбирали свет люстр и отбрасывали на скатерть два крошечных разноцветных веерка, большой и поменьше. Я могла их вертеть, сталкивать, смешивать...