— Бутри! — позвал он, вытирая рот.
— Я, генерал…
— Мои полномочия в новой для меня должности вполне достаточны для назначения вас комиссаром полиции Парижа.
Бутри явно замялся. Испуг юного юриста перед Республикой был замечен генералом, но выбирать не приходилось:
Мале перебросил ему трехцветный шарф комиссара полиции.
— Наденьте эту роскошь по всей форме и будете следовать за мной во имя закона и справедливости… повинуйтесь!
— Клянусь! — Бутри оглядел себя в зеркале; в нем быстро появился апломб начальника. — Куда мы идем сначала?
— В казармы Десятой когорты на улицу Попинкур. Затем Мале повернулся к раскисшему толстяку Лафону, под которым растеклась большая лужа от мокрой одежды.
— А вы, дорогой аббат, нужны для секретного сообщения, ради чего и прошу вас выйти на лестницу… — На лестнице он влепил ему здоровую оплеуху. — Мне, — поморщился Мале с презрением, — просто не хотелось бесчестить вас при свидетелях. Черт с вами, дорогой святоша, не тряситесь от ужаса. Я отпускаю вас… Умоляю лишь об одном: если вы на старости лет задумаете писать мемуары, так не пишите, пожалуйста, что я был красавцем с огненными глазами. Прощайте, аббат…
* * *
Все ушли, и тогда Лафон сказал Каамано:
— Знаешь ли ты, кто был между нами?
— Ты говоришь о генерале Мале?
— Да, о нем… Это единственный сумасшедший, которого я встретил среди всех «сумасшедших» доктора Дебюиссона.
— Я не совсем понимаю тебя, — признался испанец. Аббат Лафон торопливо скинул сутану, схватил старый плащ капрала Рато, на самые глаза напялил плоскую шляпу.
— Что ты стоишь? — завопил он в отчаянии. — Через полчаса заставы Парижа будут перекрыты полицией… Бежим скорее!
— Куда же нам бежать?
— Не знаю. Но чем дальше — тем лучше. И аббат в ту же ночь улизнул из Парижа — пропал, исчез, будто его и не было, он навсегда растворился в бурлящем войнами котле Европы. Но мемуары после себя все-таки оставил.
А что же Наполеон? Что делал? Что думал? Россия не шла на мир с агрессором, она отвергала даже краткое перемирие и обмен военнопленными, и после поражения войск Мюрата при Тарутине! — Наполеон решил покинуть русскую столицу, которую осквернил своим вандализмом.
Это случилось за три дня до мятежа в Париже… Древнее московское «благолепие» не нравилось корсиканцу. Наполеону хотелось бы (и он сам говорил об этом), чтобы на месте русской столицы еще лет двести торчали одни обугленные руины… С этим он и вызвал маршала Мортье:
— Я ухожу. А вы еще побудете с дивизией в Москве, чтобы взорвать стены Кремля и дворцы его. Прошу вас уничтожить безобразные русские «мечети», эти русские святыни… Что вы так печальны, Мортье? Посмотрите на чистое небо. Разве не видите на нем прежний блеск моей счастливой звезды?