Я опустил веки и прислушался. Снег падал на крышу и попадал в трубу. Вновь открыв глаза, я увидел блеск влаги на поленьях.
Затем я сосредоточился и почувствовал, как исходящая от меня энергия тонким длинным языком коснулась растопки, по которой тут же во множестве заплясали крошечные огоньки. Толстый слой коры на поленьях начал нагреваться и потрескивать. Сейчас огонь разгорится вовсю.
Жар пламени заставил меня поморщиться от резкой боли в лице. Интересно. Я встал на колени, потом поднялся во весь рост. Кроме меня, в комнате никого не было. Бросив взгляд на латунную лампу возле кресла Дэвида, я беззвучным мысленным приказом повернул выключатель.
На кресле лежала одежда: новые брюки из толстой мягкой фланели темного тона, белая хлопчатобумажная рубашка и довольно бесформенный шерстяной пиджак. Все вещи были мне немного велики. Они принадлежали Дэвиду. Даже отороченные мехом тапочки оказались слишком большими. Но мне хотелось одеться. Там было и безликое белье, какое в двадцатом веке носят буквально все, и расческа для волос.
Я не спешил и, натягивая на себя одежду, испытывал лишь пульсирующее раздражение. Причесываться было больно. В конце концов я просто вытряс из волос пыль и песок, и они благополучно исчезли в густом ворсе ковра. Очень приятно было одеть тапочки. Но теперь мне требовалось зеркало.
Я нашел его в холле – старое темное зеркало в тяжелой позолоченной раме. Сквозь открытую дверь библиотеки сюда проникало достаточно света, чтобы я смог разглядеть себя как следует.
Сперва я не мог поверить своим глазам. Кожа полностью разгладилась и стала безупречной, как прежде. Но теперь она приобрела янтарный оттенок, совсем как у рамы этого зеркала, и лишь немного блестела, не больше, чем у смертного, который провел долгий роскошный отпуск в тропических морях.
Брови и ресницы отчетливо выделялись, как это обычно бывает у светловолосых и очень загорелых людей, а немногочисленные морщинки на моем лице, которые пощадил Темный Дар, стали немного глубже. Я имею в виду две маленькие запятые в уголках рта – результат того, что я, будучи живым, слишком много улыбался, несколько совсем тонких морщинок в уголках глаз и пару едва заметных черточек на лбу. Как приятно увидеть их вновь после столь долгого перерыва!
Руки пострадали больше. Они стали темнее, чем лицо, и благодаря обилию маленьких складок очень смахивали на человеческие. Сколько же крошечных линий на руках у смертных, подумалось вдруг мне.
Блеск ногтей все еще мог вызвать у людей подозрения, но его нетрудно замаскировать пеплом. Глаза, естественно, – другое дело: никогда еще они так ярко не светились. В этом случае помогут дымчатые очки. Большие черные очки, скрывающие сияние белой кожи, больше не потребуются.