— Госпожа Оленская пользуется большим успехом у джентльменов, — сказала мисс Софи, под видом примирительного замечания подпуская очередную шпильку.
— Ах, эта опасность всегда угрожает такой молодой женщине, как госпожа Оленская, — горестно согласилась миссис Арчер, после чего дамы, подобрав свои шлейфы, удалились под лампы Карселя в гостиную, между тем как Арчер и мистер Силлертон Джексон отправились в готическую библиотеку.
Усевшись возле камина и вознаградив себя за недостатки обеда превосходной сигарой, мистер Джексон вновь обрел свою важность и словоохотливость.
— Если Бофорт разорится, — возвестил он, — то разоблачений не миновать.
Арчер быстро поднял голову — при упоминании о Бофорте перед ним всегда возникала шагающая по снегам Скайтерклиффа грузная фигура в дорогой шубе и ботах.
— Разразится пренеприятный скандал. Он далеко не все свои деньги тратил на Регину, — продолжал мистер Джексон.
— Но это к делу не относится. Я уверен, что он еще выкарабкается, — сказал молодой человек, желая переменить тему.
— Может быть, может быть. Мне известно, что он сегодня собирался посетить кое-кого из влиятельных лиц. Конечно, — нехотя согласился мистер Джексон, — надо надеяться, что они сумеют его вытащить — во всяком случае, на этот раз. Мне не хотелось бы думать, что несчастной Регине суждено провести остаток дней своих на каком-нибудь убогом заграничном курорте для банкротов.
Арчер ничего не ответил. Ему казалось совершенно естественным — хотя и трагичным — что человека, добывшего деньги нечестным путем, ожидает тяжкое искупление, и поэтому мысли его, не задерживаясь на печальной судьбе миссис Бофорт, вернулись к более близким ему вопросам. Почему при упоминании графини Оленской Мэй покраснела?
Четыре месяца прошло с того летнего дня, который он провел с госпожою Оленской, и с тех пор он с нею не встречался. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький домик, который они сняли с Медорой Мэнсон; однажды он написал ей — всего несколько слов, спрашивая, может ли он ее видеть, и она еще более кратко ответила: «Пока еще нет».
С тех пор всякая связь между ними прервалась, и он воздвиг в своей душе некое святилище, в котором среди его сокровенных дум и желаний царила она. Постепенно оно превратилось в место, где протекала его реальная жизнь и совершались единственно разумные его поступки; сюда он приносил книги, которые читал, мысли и чувства, которые лелеял, свои мечты и суждения. За пределами этого святилища, где протекала его действительная жизнь, он двигался со все возрастающим ощущением нереальности и неполноценности, наталкиваясь на знакомые предрассудки и общепринятые взгляды, подобно человеку, который в рассеянности беспрестанно натыкается на мебель в своей собственной комнате. Он был далек, так бесконечно далек от всего, что было реально и близко для окружающих, что порой его даже пугала их уверенность, будто он все еще среди них.