Именно здесь, в библиотеке, они с Мэй всегда беседовали о будущем детей: о занятиях Далласа и его младшего брата Билла, о неизлечимом безразличии Мэри к «внешнему светскому лоску» и о ее пристрастии к филантропии и спорту, а также о смутной тяге к «искусству», которая в конце концов привела неугомонного и любознательного Далласа в мастерскую видного нью-йоркского архитектора.
В нынешние времена молодые люди эмансипировались от юриспруденции и бизнеса и пробовали свои силы во всевозможных новых сферах. Если они не были поглощены политикой и муниципальными реформами, то скорее всего следовало ожидать, что они займутся археологией Центральной Америки или декоративным садоводством, со знанием дела углубятся в изучение дореволюционной архитектуры своей родной страны, пытаясь изучить и приспособить к местным условиям георгианскую архитектуру XVIII века[186] и протестуя против бессмысленного употребления термина «колониальный». Нынче домов в «колониальном стиле» не было ни у кого, кроме миллионеров-бакалейщиков в предместьях.
Но самое главное (Арчер иногда считал это самым главным), именно здесь, в этой библиотеке, губернатор штата Нью-Йорк — он как-то вечером приехал из Олбани к обеду и остался ночевать — стуча кулаками по столу и поблескивая очками, заявил хозяину дома:
— К черту профессиональных политиков! Вы, Арчер, один из тех людей, в которых нуждается страна! Если эту конюшню когда-нибудь суждено расчистить, за работу должны взяться такие люди, как вы.
«Такие люди, как вы…» — как взволновали Арчера эти слова! С каким пылом откликнулся он на них! Это был отзвук давнишнего призыва Неда Уинсетта засучить рукава и окунуться прямо в грязь, но теперь слова эти произнес человек, который сам показал всем пример и на зов которого просто нельзя было не откликнуться.
Оглядываясь назад, Арчер сомневался, действительно ли страна нуждалась в таких людях, как он, — во всяком случае, в области активной политической деятельности, которую имел в виду Теодор Рузвельт;[187] напротив, у него были все основания полагать, что она в них отнюдь не нуждалась, ибо, пройдя в законодательное собрание штата, он через год не был переизбран, с удовольствием вновь погрузился в безвестность и занялся незаметной, хотя и полезной работой в городском самоуправлении, которую, в свою очередь, сменил на сочинение статей для одного из реформистских еженедельников, пытавшихся пробудить страну от спячки. Да, особенно гордиться было нечем, но, когда он вспомнил, какое будущее ожидало молодых людей его поколения и его круга — узкая колея наживы, спорта и светского общества, коим ограничивался весь их кругозор, — то даже его скромный вклад в новый порядок имел, казалось, некоторый вес, подобно тому как каждый отдельный кирпич имеет вес в добротно выложенной стене. Он мало сделал в общественной жизни — ибо по самой своей природе всегда был и останется созерцателем и дилетантом, — но он созерцал великие дела, восхищался высокими идеалами, гордился своей дружбой с одним великим человеком и черпал в ней силы.