— О нет. Я не думаю, чтобы здесь, в Нью-Йорке, существовала какая-то артистическая среда, они скорее составляют тонкий поверхностный слой.
— Но вы интересуетесь искусством?
— Очень. Бывая в Париже или в Лондоне, я никогда не пропускаю ни одной выставки. Я стараюсь не отставать от века.
Она опустила глаза на кончик атласной туфельки, выглядывавшей из-под ее длинных юбок.
— Я тоже очень интересовалась такими вещами, моя жизнь была полна ими. Но теперь я стараюсь все это забыть.
— Забыть?
— Да. Я хочу отбросить всю свою прежнюю жизнь и стать такою, как все здесь.
Арчер покраснел.
— Вы никогда не станете такой, как все. Она слегка приподняла прямые брови.
— Ах, не говорите так! Если бы вы только знали, как мне тяжело, что я так отличаюсь от других!
Лицо ее стало мрачным, как трагическая маска. Она наклонилась вперед, тонкими руками обхватила колени и, отвернувшись от гостя, вперила взор в неведомую темную даль.
— Я хочу уйти от всего этого, — повторила она. Он помолчал и откашлялся.
— Я знаю. Мистер Леттерблер мне говорил.
— Правда?
— Потому-то я и пришел. Он просил меня… Видите ли, я состою в фирме…
Она удивленно посмотрела на него. Потом глаза ее просияли.
— Вы хотите сказать, что можете мне помочь? Я могу говорить с вами, а не с мистером Леттерблером? О, это будет гораздо легче!
Слова ее растрогали Арчера. Он понял, что она сказала Бофорту о делах, чтоб от него отделаться, а заставить Бофорта отступить уже само по себе было немалой победой, и довольство собой придало ему уверенности.
— Я здесь для того, чтобы об этом поговорить, — повторил он.
Она сидела молча, по-прежнему опустив голову на руку, лежавшую на спинке дивана. Лицо ее казалось бледным и угасшим, словно яркий цвет платья приглушил на нем все краски. Она вдруг показалась Арчеру несчастной и даже жалкой.
«Теперь мы подходим к жестоким фактам», — подумал он, чувствуя, что его охватывает то же самое инстинктивное отвращение, которое он так часто осуждал в матери и ее сверстниках. Как редко ему приходилось сталкиваться с необычными ситуациями! Он даже не знал, какими словами о них говорить, ибо слова эти, казалось, принадлежали изящной литературе и сцене. От того, что должно было сейчас произойти, он чувствовал себя неловким и смущенным, как мальчишка.
Помолчав, госпожа Оленская неожиданно разразилась страстной тирадой.
— Я хочу быть свободной, я хочу стереть все прошлое!
— Я вас понимаю. Лицо ее смягчилось.
— Значит, вы мне поможете?
— Прежде всего, — нерешительно начал он, — я, вероятно, должен знать немного больше подробностей…