– Сперва набери воды, – посоветовал он, кивая в ту сторону, где должен был находиться родник.
Адела подобрала ведра и пошла в указанном направлении.
Действительно, перед ней возникла довольно глубокая яма, из стенки которой торчала труба с несильной струйкой.
Адела присела на корточки и по очереди наполнила оба ведра.
Подставив под струйку палец, она лишний раз убедилась в том, что вода ледяная. Значит, костер тоже будет необходим.
Так и получилось. Хвороста на поляне было предостаточно. Но его еще предстояло собрать. Казалось, Венс специально позаботился о том, чтобы сучья и ветки были разбросаны как можно дальше друг от друга, и девушке пришлось немало потрудиться, собирая их в костер, на котором предполагалось согреть два ведра воды.
Адела особенно долго боролась с сухой веткой, никак не желавшей выпутываться из объятий куста.
Зритель пришел в восторг.
Наконец хворост был с грехом пополам сложен, и Венс бросил девушке коробок спичек.
Сам он встал со своего места лишь однажды, чтобы помочь установить подставки для ведер.
Разведя наконец костер и расположив над ним первое ведро, Адела в нерешительности замерла, не зная, что делать дальше.
– Кстати, – сказал вдруг Венс, спохватываясь и вставая с раскладного стула, в котором он уже успел одну за другой выкурить две сигареты. – Я забыл о самом главном.
Девушка умоляюще посмотрела на него, ожидая разъяснений.
– Мыло. Ты постой здесь, а я сейчас за ним схожу.
– Венс, куда ты?
Видя, что друг не шутит, Адела бросилась следом за ним.
– Я же сказал – принесу мыло. – Он улыбнулся. – Даже в таких походных условиях девушке нужно быть чистой.
– Неужели ты думаешь, что мне все равно не придется перемываться потом в доме? Какая тебе разница? Я ведь и так согласилась на купанье. Ради тебя.
– Лучше с мылом, – повторил Венс, будто не слыша того, в чем его пытались убедить.
И ушел.
Голая девушка осталась на поляне одна.
Она вернулась к костру и села на корточки.
Выступать со стриптизом в переполненном, прокуренном зале казалось ей совершенно обычным делом. Множество глаз, устремленных на нее, сами собой образовывали подобие живой ограды, внутри которой она чувствовала себя в полной безопасности, раздеваясь не столько для них, для этих похотливых или погруженных в задумчивость мужских и женских лиц, сколько для своего собственного удовольствия.
Сейчас же все изменилось.
Она была одинока в огромном лесу, где ее не видели, но могли увидеть, где ее нагота наконец-то стала настоящей, постыдной наготой, которая вызывает не ощущение восторга от красивого сочетания линий, а жалость и желание надругаться над ней.