– Ты же знаешь, что все это я делала и буду делать только для тебя, Стефания, – горячо объяснила она. – И мне важно, чтобы ты осталась довольна мной, а слава и успех – это принадлежит тебе, и я не хочу делить с тобой ничего, кроме…
Разумеется, тут она замолчала, не в состоянии произнести такое грубое слово, как «постель».
Вообще Сисли была созданием весьма странным. Начать хотя бы с того, что она совершенно не ревновала Стефанию к ее многочисленным любовникам, довольствуясь «объедками с барского стола». Более того, Стефания не могла отнести ее с полным правом ни к разряду лесбиянок, ни к стопроцентным мазохисткам, столько в ней, с одной стороны, было женственности и самостоятельности в принятии решений – с другой.
Если говорить коротко, Сисли была интересной личностью, и Стефания ее любила – как младшую сестру, как отчаянную любовницу и как заботливую мать.
* * *
Оглянувшись, Баковский смерил Стефанию оценивающим взглядом. Она же стояла в дверях и, казалось, не собиралась предпринимать первой никаких действий.
– Твоя подружка была против, чтобы я входил.
– Я знаю. Она была права. Нам не о чем с тобой разговаривать.
– То есть?
– После того, что ты со мной сделал? Скажи спасибо, что я не опозорила тебя.
– Стефания…
По тону его голоса она почувствовала, что Баковский пришел не выяснять отношения. Он встал с постели и принял угрожающую позу, однако во взгляде его читалась мольба о прощении.
Стефания за то и любила этого человека, что у него не было маски. У всех людей они есть. Кто-то агрессивен, кто-то всю жизнь разыгрывает ребенка, кто-то вечно плачет, кому-то всегда смешно. Баковский был нагл и беззащитен в каждом своем поступке. Даже сейчас он не знал, с чего начать.
– Ты поступил подло, милый Алекс.
Стефания вошла, наконец, в комнату и села на пуфик перед любимым старинным трельяжем, который достался ей еще от бабушки-венгерки. По непроверенным данным, бабушка до встречи с дедушкой проводила время в одном из дорогих борделей Будапешта, и этот самый трельяж украшал тогда ее спальню. После свадьбы бабушка с прошлым завязала полностью, стала под влиянием дедушки набожной и благовоспитанной дамой полусвета, а трельяж был оставлен как напоминание о бурной молодости.
В Стефании он будил желания. Глядя в помутневшие от времени зеркала, она представляла себе те сцены, молчаливыми свидетелями которых они невольно стали. Читая английскую порнографическую литературу эпохи Викторианства, она невольно ассоциировала прочитанное с трельяжем.
Теперь же, рассматривая себя, она делала вид, будто не обращает ни малейшего внимания на Баковского, стоявшего у нее за спиной.