– Откуда вы взяли воду?
– Рядом лужа.
– Зачерпните еще.
– Вода бардзо недобра.
– Все равно зачерпните.
Она исчезла. Он не услышал ее шагов, их поглотила мягкая лесная земля. Через минуту она возвратилась и поднесла к его губам жесткий край ржавой консервная банки. Виктор попытался сделать глоток, но полька с неожиданной поспешностью отняла банку.
– Так нельзя, – быстро ответила она на вопросительный взгляд Виктора, – можно порезаться. Если пан летник разрешит, я буду поить его из рук.
– Спасибо, – согласился Большаков, закрывая от усталости веки. Он почувствовал на горячих пересохших губах капли влаги. Вода была невкусная, отдавала гнилью.
– Еще? – спросила она.
– Еще, – ответил он утвердительно.
И новые капли горькой воды упали в раскрытый рот.
– Спасибо, – поблагодарил он женщину, – бардзо дзенькуе.
– О! – коротко усмехнулась она. – Вы учитесь говорить по-польски. Как чувствуете себя сейчас?
– Неважно, – сознался Виктор с неожиданной откровенностью.
– Что такое «неважно»?
– Неважно – это плохо, – мрачно пояснил Виктор.
– Но нам надо идти, – заговорила она требовательно, – мы больше не можем здесь оставаться. Понимаете, не можем!
– Дальше вы пойдете одна, – сказал он твердо, еле-еле поднимаясь на локтях.
– А вы?
– Я останусь.
– Нет! Этого не будет.
Виктор увидел, как сдвинулись над ее большими тревожными глазами густые брови. И почему-то подумал, не убежденно, но подумал: «Нет, такая не выдаст».
– Я останусь, – повторил он, ожесточаясь.
Но женщина его больше не слушала.
– Встаньте, пан летник! Если я уйду, вы в этом лесу умрете или придут немцы и возьмут вас в плен. Может, пану летнику хочется в плен? – спросила она зло. – Может, пан летник надеется на гуманное обращение в концлагере, так я скажу, что это только в листовках они так пишут… пана летника замучат на первом же допросе, клянусь маткой боской.
– Нет уж, пани, – усмехнулся он хрипло, – плен – это не про мою честь. У меня как-никак в кармане два пистолета и три обоймы. А самый последний патрон я на себя не опоздаю израсходовать.
– Но так не добже, так неправильно! – закричала она, и Виктор увидел, как в больших остановившихся глазах женщины полыхнул гнев. – Себя убить – это тоже сдача в плен. Я хочу, чтобы вы жили. И вы будете жить. Она сжала пальцы обеих рук в два маленьких кулачка, выпрямилась над ним и сунула эти кулачки в косые разрезы карманов своей короткой замшевой курточки.
– Встаньте! – приказала она.
– Я же не могу, поверьте, – вздохнул Виктор, – я и двух шагов не сделаю.
– Я понесу вас, – прикрикнула полька. – Слышите… и молчите!