Когда этих мужчин сменили двое других, Криф нашел Тамнаиса и отвел его от толпы. Его лицо было таким страшным, а руку он сжимал так крепко, что Тамнаис стал протестовать.
Криф посмотрел на него прямо, потом нетерпеливо потряс головой.
– Киарр сделал из своей дочери продажную девку. Она разрушает свою собственную красоту. Я повел менестреля к хозяйке. Он хотел поздороваться с ней и попросить приютить, но его встретила Лесли, девица с черными волосами и с еще более черным сердцем. Я промедлил, а он принял ее за хозяйку. Она знала, что он ошибся, но разуверять не стала. Когда об этом узнают и станут говорить, это станет еще одним испытанием для нашей хозяйки.
– Почему же ты тогда ничего не сказал, парень – ты же не дурак?
– Если бы я сказал, то нарушил бы ее план. Она попытается еще раз осуществить его, но я проучу ее. Она надолго запомнит этот урок. Ее нужно заставить понять, что леди Дара не одна.
– Какой же урок ты хочешь ей преподать?
Криф негодовал.
– Если бы я знал, я бы сразу сказал. У меня нет плана. Ты молчалив, но все знают: ты себе на уме.
Тамнаис всматривался в Крифа.
– Так, значит, я должен решать эту задачу. Я уверен, что справлюсь с ней в любом случае.
Он потер грубой рукой о подбородок. Криф ждал. Приходилось набраться терпения, Тамнаис всегда долго обдумывал свой план, и в этом заключалась его главная хитрость. Он выпрямился, придумав удачный план, в котором он сам едва ли будет участвовать.
– Кто меньше всех питает отвращение к этой девице?
– Никейл. – Своим тоном Криф дал понять, что считает Никейла слабым. – Он вынюхивает ее, как медведь мед, хотя ты, наверное, думаешь, что он слишком умен, чтобы попасть в эту ловушку.
Тамнаис заворчал:
– Медведь знает, что пчела ужалит, и все же идет воровать мед. – И с этими словами он начал раскрывать свой план ниспровержения Лесли Макамлейд.
С приходом весны дни становились длиннее, а ночи наступали незаметно. Предзакатное небо было бледно-абрикосового цвета. Она была полуодета, но даже не подумала накинуть на себя хоть что-то, когда открыла дверь, потому что не ждала никого, кроме служанки или, может быть, Гарды. Она стояла, оцепенев от испуга и злости, когда Никейл смело прошел мимо нее в комнату.
В его улыбке была дьявольская радость, а никто не может воздать дьяволу по заслугам так, как делает это горец, только он может в полной мере насладиться женщиной, известной своей жестокостью.
Никейл стоял в небрежной позе. Лесли огрызнулась:
– Ты ведь не глазеть сюда пришел, болван?
Она и пальцем не пошевельнула, чтобы прикрыть свою полуобнаженную грудь, а он и не пытался отворачиваться.