– Да, поставь меня наравне со слугами и стражей, со смиренными родственниками, Я для тебя значу не больше, чем они!
– Я к тебе настолько неравнодушен, что не позволяю грубо обращаться с тобой. Я так тебя люблю, что у меня язык не повернется запретить тебе входить в мои покои и заставить тебя ждать на своей половине.
– Запретить мне! Нет, в этом нет нужды. Это тебе придется подождать меня.
Шурша юбками, она вышла из комнаты. Дверь громко захлопнулась. Он было пошел за ней, надеясь на ее послушание, но передумал. Ворча, он сел на кровать и снял сапоги. Не снимая бриджи, он растянулся на кровати и послал свою непослушную жену к черту.
Лаоклейн на расстоянии переживал свои разногласия с Дарой, но все же он был доволен тем, что оставил ту, которая явилась причиной их ссоры, в пределах досягаемости. Хотя Аилис сказала, что Лесли выздоровела, а Гарда это подтвердила, он не разрешил ей ходить. Казалось, она этого и не хотела. Ее попросили оставаться в своей комнате. У ее двери не поставили стражу, если бы Лесли и ходила свободно по замку, она – одинокая девушка среди его людей – не сделала бы ничего плохого. Ее держали в комнате только ради спокойствия Дары, а не Лаоклейна.
Со времени ночной грозы Каиристиона воздерживалась от каких-либо действий. Лаоклейн был уверен, что она не будет атаковать ни долину, ни крепость до тех пор, пока ее дочь не вернется к ней. Его не тревожило, что двое мужчин, сопровождавших Лесли, отказались покинуть Галлхиел, а расположились за воротами. Они никого не тревожили, никому не причиняли зла.
На все вопросы они отвечали, что не оставят свою госпожу.
Лаоклейн испытывал сложные чувства к Даре. Его собственное одиночество вместе с ее мучительным молчанием вскармливали его злобу, но он не мог заставить себя наказать ее. С каждым днем она выглядела все хуже, расплачиваясь таким образом за то, что постоянно злилась, и негодование ее не уменьшалось. Теперь с ней было непросто встретиться – она спала и даже ела отдельно от него.
Но когда он случайно ее встретил, эта встреча ничего не изменила.
Он выходил из своей комнаты, она шла по коридору. Он остановил ее, положив руку ей на плечо. Дара оттолкнула его руку, но осталась стоять на месте. Они долго и неловко молчали, потом он заговорил.
– Дорогая, – начал он, запинаясь, – глупо с твоей стороны наказывать нас обоих. Твои страхи напрасны. Лесли не причинила и не причинит нам зла.
Это были не те слова, которые доставили бы ей удовольствие. Если бы он говорил ей о своем стремлении к ней или как ему приятно ее видеть все такой же красивой, хотя и пополневшей от того, что она носила его ребенка, вот тогда она, может быть, отреагировала бы мягче. Сделать ей выговор было наихудшим из того, что он мог придумать. Его злость и крик не возмутили бы ее так, как этот упрек. Казалось, он разговаривал с ребенком.