– А разве ты не самый худший из тех, кто это делает?
– Да, – мрачно признался он. – Она могла бы умереть из-за моей гордости. Я не хотел признать ее правоту.
У нее было желание посочувствовать ему, но она воздержалась, зная, что ему это не понравится. Она встала, сказав:
– Я приготовлю тебе что-нибудь легкое поесть, а потом сделаю ванну.
– Только не в моей комнате, – сказал он устало.
– Нет, – согласилась она. – Не там.
Он ел, но не чувствовал вкуса, купался, но его усталые мышцы не отдыхали. Ему принесли чистую одежду. Без ворчания он разрешил себя побрить и постричь. Но когда все это было сделано, он отослал всех слуг из комнаты. Его ждала Дара, а он не знал, что ей сказать.
Он вошел в комнату и сел рядом с ней, удивившись, что она сидела в кресле, одетая. Она тщательно скрывала от него, каких усилий ей это стоило. Когда он взглянул ей в лицо, то растерял все слова. Взгляд ее был осторожным, а не открытым, глаза были все еще недоверчивыми.
Разговор шел медленно и трудно. Лаоклейн спросил ее о здоровье и не сомневался в ее лжи, когда она сказала, что чувствует себя хорошо. Она сидела, и ее слабость не была видна. Ее нервозность выражалась в неестественной бледности.
– Я боялся, что потерял тебя, дорогая, – наконец сказал он.
– Может быть, ты предпочел бы потерять меня?
– Нет.
Она сжала губы, не веря ему.
– Несмотря на то, что я убила твоего сына?
– Да, – начал он неуверенно. – Я не хотел, чтобы ты слышала мои слова. Я был не в себе. Я ужасно боялся за тебя. И когда понял, что ты в безопасности, узнал, что наш ребенок умер. Я не мог представить, насколько мне хотелось ребенка.
– До тех пор, пока мое непослушание все не разрушило, – закончила она.
Он молча смотрел на нее, не зная, как объяснить его неожиданную, беспричинную, краткую вспышку злобы.
Она приняла его молчание за обвинение и сказала:
– В чем ты меня обвиняешь, милорд? Не я открыла крепость врагу. Это ты разрешил Лесли войти, а потом оставил ее и позволил сделать самое худшее. Я заплатила за это своим ребенком! Ты думаешь, ты страдаешь? Это я страдаю! Я, которая носила ребенка, чувствовала его внутри, чувствовала, как его вырвали из меня, потому что я глупа и боялась за тебя, хотела тебе помочь. Эта вина будет со мной всю жизнь, но твоего обвинения я не потерплю! – закончила она, сдерживая слезы.
Это было совсем не то, чего бы она желала. Ей хотелось бы, чтобы Лаоклейн обнял ее, а она положила бы свою голову ему на грудь. Ей хотелось утешить его и получить утешение самой, а не бросать в него обвинения. Она открыла глаза, надеясь начать все сначала.