— А помог ты мне здорово. С мостом-то. Спасибо!
— Не за что.
— Что ж, пойдем докладывать начальству, — сказал Балашов, и они направились к шалашу-штабу: один высокий, плечистый, другой худенький, стройный, в форме лейтенанта Красной Армии.
Балашов доложил Кареву о выполнении задания, а Миронов — о своем прибытии и вручил партизанскому командиру пакет. Карев шагнул к Владимиру, взял его за руку повыше локтя и проникновенно произнес:
— Молодец, Балашов! Не забуду. Отдыхай!
Но отдыхать было некогда. На удобной лесной полянке вырыли братскую могилу — последнее пристанище Саши Соснина и Ивана Фролова, боевых соратников старшины. Вместе с ними похоронили и разведчика Жору Беспалова. Речей над могилой не говорили. Партизаны и разведчики стояли в скорбном молчании, обнажив головы. Прощались с товарищами. Потом тишину нарушил рев десятка автоматов — салют погибшим.
Немало боевых друзей потерял Балашов, каждый раз горько переживал утрату. Но никогда еще не чувствовал себя так скверно, как после этой потери. Тоска мягко вцепилась в сердце — не спрячешься от нее, не уйдешь.
После похорон Балашов и Миронов сели под той сосной, на которой когда-то жила белочка. Помолчали. Первым начал Балашов:
— Вот какие дела, дружище, — и вздохнув, спросил: — Из дома тебе пишут?
— В неделю раз. Только я не очень аккуратный корреспондент. Все некогда.
— Как там? Я с начала войны не получал весточки.
— О твоих? Василий на Первом Украинском, Галя медсестрой.
— Галя?! — воскликнул Балашов.
— Ну да. Кончила курсы медсестер и теперь где-то на санитарном поезде. Адрес, правда, не помню. Получил однажды от нее письмо. О тебе спрашивала. А что я сам-то знал? Ответил.
— Ну?
— Написал: жди, все равно вернется. Не такой Володька парень, чтоб пропасть ни за понюшку табаку. А с Люсей мы переписываемся.
— С какой Люсей?
— С Люсей Воронцовой. Забыл синеокую подружку Гали? С Дальнего Востока ехали через Свердловск. Там с ней и встретился. Она выучилась на медсестру, потом попала на наш фронт, в госпиталь. В сорок втором меня ранили. Ей удалось перевестись в госпиталь, где я лежал. Разговоров было! Всех общих знакомых перебрали, а тебя с Галей в первую очередь. Люся институт бросила, хотела стать снайпером. Зрение подвело. Глаза — чудо, я прямо влюбился в них, а близоруки. Очки из-за принципа не хочет носить.
— Как моя мама, не слышал?
— Слышал, — вздохнул Миронов и принялся собирать на ладонь опавшие желтые иголки: тянул с ответом.
— Говори!
— Умерла твоя мама.
Балашову стало душно, расстегнул ворот. Закрыл глаза. Мама! Седенькая, ласковая, неутомимая труженица. Всегда-то она была чем-то занята, что-нибудь да делала… И спина у нее согнулась — от работы. И руки огрубели — от работы. И седина запорошила голову раньше времени, и морщинки все лицо избороздили — от постоянных забот. Мечтал Володя привести в дом молодую хозяйку и сказать ей: «Это моя мама. Она всю жизнь не разгибала спины. Пусть теперь у нее будет праздник. Будем о ней заботиться и не станем никогда обижать». Мать тоже ждала молодую хозяйку, не раз напоминала ему об этом… Не дождалась. Ушла из жизни одинокая, не было рядом в последнюю минуту сыновей. Одна-одинешенька. Так и не помирилась, гордая, со старшей невесткой, взбалмошной и злой.