Он знал: Осман собирался убить аль-Хусейна, считая его отъявленным безбожником. За этим они и прибыли в Казвин из Аламута. Его приняли в фидави для выполнения «священной» задачи. Но как может этот человек быть неверным? Ведь он исцелил его брата, даже не потребовав от отца никакого вознаграждения. Тот до сих пор грезил этим человеком, не переставая рассказывать о доброте и мудрости врача.
Вот и сегодня он помог, не требуя оплаты. Неужто этот человек безбожник? И лишь потому, что прочитал все эти книги? Разве исцеление больных не менее важно, чем служение фидави? А этот врач – разве он не такой же преданный слуга Аллаха? Вправе ли они убивать его? Может ли он, Мустафа, семья которого ему так обязана, стать соучастником его убийства? Разве умертвить человека не преступление против Аллаха? И разве сами фидави, для которых убийство человека – средство борьбы с неверными, – не преступники?
Нервы Мустафы напряглись до предела. В его душе шла непрестанная борьба, мысли вытесняли друг друга, заставляя усомниться в тех словах, которые он произнес во время посвящения в фидави – до последнего вздоха служить Аллаху и беспрекословно подчиняться воле Великого Магистра. В нем сейчас жили два человека, и каждый отчаянно пытался завладеть его душой. Когда они с Османом наконец дошли до мечети, где собирались провести остаток дня в молитве, Мустафа для себя все решил.
Обед проходил в полной тишине. Даже Мишель, которая обычно без умолку щебетала, как певчая пташка, была сегодня странно молчалива. Складывалось впечатление, что дом находился на осадном положении. Повсюду, в коридорах и на башне, стояли вооруженные слуги. Даже у мальчика, который подносил блюда за обедом, на поясе висел небольшой кинжал. Казалось бы, такие меры предосторожности должны были успокоить Беатриче. Но получилось наоборот. Вид вооруженных до зубов людей действовал на нее удручающе, напоминая о том, как, в сущности, они слабы и беззащитны. Уж если фидави задумают сюда проникнуть, их ничто не остановит. Они даже не погнушаются отравить воду в колодце, и сколько людей при этом погибнет – два или три десятка – им все равно. Главное, что среди них были неверные.
Обед подходил к концу, когда послышался страшный грохот. Беатриче так испугалась, что выронила из рук медный бокал. Вода пролилась на стол и одежду. Али замер. Они молча прислушались. Лязг клинков, громкие, разъяренные голоса, тяжелый топот сапог раздавались все отчетливее.
Беатриче хотелось вскочить и как можно скорее покинуть этот дом, спрятавшись где-нибудь в извилистых закоулках города. Но внутренний голос взывал к благоразумию: от фидави нигде не скроешься. Они действуют бесшумно, тайком от всех. Коварство – вот их конек. Или все-таки…