Марк убрал руки с ее плеч, поднялся, осторожно перенося тяжесть тела с одной ноги на другую, медленно выдвинул вперед больную.
– Прости меня, Марк, – негромко сказала Белинда.
– Все нормально. Я не собираюсь усложнять твою жизнь. И все же тебе стоит подумать об этом – о гражданском иске, я имею в виду. Не только ради себя. Ведь могут появиться и новые жертвы – если его не остановить, если не показать людям, какой он подонок. – Я знаю. Спасибо тебе – я подумаю. Открывая ему дверь, Белинда собиралась спросить, не заметил ли Марк возле дома чего-нибудь странного – сидящего в машине человека или подозрительную фигуру, слоняющуюся вдоль тротуара. Но она так и не сделала этого – она не испытывала ни малейшей уверенности в своих ощущениях. Она не знала, видела ли на самом деле знаки беды или же сигналы опасности висели в чистом и прозрачном воздухе без всякой опоры. Вполне возможно, что шаги за окном являлись всего лишь отзвуками ее собственных страхов – безликие, безголосые шаги в темноте. А самый жуткий страх внушала мысль, которой нельзя было ни с кем поделиться: очень может быть, что она все это действительно заслужила – боль, расплату, долгие ночи без слез, когда так хочется плакать.
Видимо, сама судьба решила вмешаться, чтобы доказать: ее отец был прав. «Дрянная девчонка», – повторял он изо дня в день, после того как Белинда забеременела… А ведь всем известно, что случается с дрянными девчонками. Последние в жизни отца слова прозвучали приговором, они оказались пророческими, как проклятие цыганки. Отец умер дома, в собственной постели, как и хотел. Раковая опухоль взяла его тело в плен, бежать из которого было невозможно. Дома все знали, что смерть бродит где-то совсем рядом. С остекленевшим взглядом беззвучно плакала мать. Белинда, глядя на бледное, иссохшее лицо отца, сказала: «Я люблю тебя». Потому что, несмотря ни на что, это было правдой, а еще потому, что вряд ли у нее было время сказать ему эти слова позже. Скрипучим шепотом отец прошептал ответ: «Ты разочаровала меня. Как же ты можешь называть это любовью?»
А потом он умер. В душе Белинды навсегда отпечатался кровавый рубец. Прощальный дар. С таким же успехом отец мог выгравировать свои слова на медальоне, вручить его ей и сказать: «Никогда не снимай». Как будто у нее был выбор.
В два часа ночи Белинда сидела в полосе лунного света на растрескавшейся скамейке Линкольн-парка в Санта-Монике. Не дальше чем в двух футах от нее прямо на земле в спальных мешках лежали люди, какой-то мужчина бодрствовал, сидя совершенно прямо, охраняя свои пожитки, уместившиеся в магазинной тележке. Линкольн-парк был не самым опасным местом для ночных прогулок, однако и спокойным назвать его было бы трудно. Белинда могла бы запросто прийти в него днем – посмотреть на играющих ребятишек. Побыть наедине со своими фантазиями, с воспоминаниями, с надеждами увидеть мальчишку, походившего, по ее представлениям, на ее сына. Однако в эту ночь она думала о другом. Сидела в лунной тишине, сгорбившись под тяжестью вопросов, на которые никто не знал ответа, и чувства вины. Она подала на Филлипа в суд за изнасилование, но что-то говорило ей, что свершившееся – наказание за ошибки, которых в ее жизни было так много. Отец, будь он жив, сказал бы, наверное, что все это она получила «на десерт». В соответствии с его теорией, беды и несчастья в качестве «десерта» сваливались на великое множество людей – преимущественно тех, кого он не любил.