— Помогай!
С натугой они забросили тяжёлое тело адской машинки на бруствер, и в упор по наступающей пехоте хлестнула гулкая очередь огромных пуль… Эффект был жуткий: в разные стороны полетели руки, ноги, осколки черепов и прочих запчастей от фашистов. Одна пуля зачастую пронзала двоих — троих врагов. Как правило, живых после этого не оставалось…
— Бей! Бей!
— У меня патроны кончились!
— Там, за поворотом, пункт боепитания!
Сашка метнулся в указанном направлении — точно! В «лисьей норе» громоздились пулемётные диски, ящик с гранатами и бутылками с «КС». Отдельно стояли цинки с патронами к «ППШ» и трёхлинейкам. Обрадовано он подхватил четыре увесистых «блина» и новенький «ДП», затем бросился назад. И вовремя! Немцы воспользовались тем, что пулемётчики меняют ленту и бросились вновь в атаку, рассчитывая одним рывком оказаться в окопах, когда майор прямо с руки ударил в упор, словно когда-то в Сталинграде…
Потом появились бронебойщики с противотанковым ружьём. На пару они сожгли тупоносый немецкий «251-ый» с миномётом в кузове. Прорвавшийся к траншее танк спалили артиллеристы приданного ПТОПА. А потом как-то внезапно наступила темнота, и всё затихло. Только кто-то долго звал мать на нейтральной полосе, заваленной вражескими и нашими телами…
— Откуда ты, танкист? Из пятьдесят первого?
— Да нет… Нас вчера сожгли. Кстати, где это мы находимся?
— Прохоровка, «чумазый». Станция Прохоровка. Мы. Тут. Почитай. Уже второй день рубимся. Вчера вот, штрафники нас выручили. Сегодня ребята из окружения подошли… Не пустим гада дальше…
Старшина хлопнул майора по плечу.
— А ты — молоток! Умеешь драться! Не хуже, чем в Сталинграде!
— Значит, одна у нас школа, старшина…
Они отбивались ещё двое суток. Было всякое. И тучи бомб, летевших с неба прямо на них, словно свинцовый дождь. И рукопашная среди развалин станции, когда Александра спасло только чудо — перекосившийся в патроннике «МП» патрон. И пылающий, подожжённый выстрелом «восемь-восемь» наш «Т-70», из которого неслись нечеловеческие крики горящих заживо людей, поскольку люки заклинило, и вылезти они не могли, а попытки пехоты сбить пламя землёй, поскольку воды давно не было, гасились немцами из пулемётов. И долгожданный ливень, обрушившийся на них одиннадцатого июля вечером, упавший на опалённую людской злобой и ненавистью землю… Было всё. Жуткое, нелюдское, страшное. Столяров никогда не сталкивался с таким прежде, даже во время самых страшных боёв в Сталинграде, когда казалось, что уже наступил предел невозможного… Бросались под гусеницы раненые, обвязавшись гранатами, подрывал себя красноармеец, окружённый врагами. Последний уцелевший артиллерист стрелял из пушки в упор, прежде чем погибнуть вместе с орудием под гусеницами уже подбитого им танка… Они забылись в последнем сне, накрывшись одной шинелью на четверых. Измотанные, смертельно уставшие от непрерывной схватки с врагом. Майор-танкист. Два пулемётчика. Измотанный до черноты боец с ПТР. Наступало двенадцатое июля…