— Как они это восприняли?
— По-моему, хорошо, — ответил Рихман. — Если судить по тестам, во всяком случае. Толерантность возросла на порядок.
— Но они смогут делать свое дело?
— О, да. Это не повлияет на уровень интеллекта.
— А если они встретят агрессивные формы жизни? Что тогда? Они смогут противостоять им?
— Они скорей ксенофилы, чем ксенофобы, — сказал Рихман. — Но все же… Полагаю, да. Не думаю, что их миролюбие будет простираться столь далеко.
— Мы все-таки постарались максимально обеспечить их безопасность, — заметил Ковальчик, — агрегаты защитного поля… Дорогая штука и на земле почти бесполезная, но там пригодится. Потом, синтезаторы…
— Аппараты молекулярного синтеза?
— Да. Умеют почти все, кроме превращения одних элементов в другие. Так что по крайней мере на первое время биологические потребности мы им обеспечим.
— А за остальное отвечаю я…
— Да. За остальное отвечаете вы.
Человек в кресле пошевелился. Рихман взглянул на бегущие по экрану энцефалографа волны и вновь повернулся к Ковальчику.
— Все идет по плану, — сказал он.
— Вот вы говорите, — полюбопытствовал Ковальчик, — что загрузили архивы всякой там классикой…
— Да. И не только классикой. Возможно, им понадобится детская литература. Учебники. Справочники.
— Но ведь если вдуматься, вся классика даже детская сплошная апология убийства.
— Да, — согласился Рихман. — Но тут возникает некий парадокс. Они цитируют «Илиаду» и им в голову не приходит, что при этом они наслаждаются чужой жестокостью. Мозг сам справляется с противоречием. Видимо, просто отметая ненужные сомнения. Слишком абстрактно, чтобы принимать все за чистую монету. Должно быть, со временем они будут полагать, что вся земная история — просто красивая выдумка. Или преувеличение.
Он наклонился над креслом и отключил прибор. Потом ослабил зажимы, и человек в кресле вновь пошевелился, осторожно выскальзывая из-под шлема.
— Добрый день, командор, — сказал он, увидев Ковальчика.
— Добрый день, Теренс. Как самочувствие?
Тот чуть поморщился.
— В голове гудит…
— Ничего. Это побочный эффект.
— Вы уверены, что при этом что-то происходит? — спросил Теренс. — Я ничего не замечаю.
Ковальчик вопросительно взглянул на Рихмана. Тот пожал плечами.
— Не жалеете, что вызвались добровольцем, Теренс? — спросил он, обернувшись к испытуемому.
— Что вы, доктор, — сказал Теренс, — это большая честь. Я только сомневаюсь — достоин ли я быть представителем человечества? Я понимаю, я должен стараться. Последнее время я много читал, думал. На нас лежит огромная ответственность.
— Мы выбрали лучших, — сказал Ковальчик.