– Ничего. Грибов насобирал, – колдун развернул плащ-палатку и предъявил кучу маслят.
– Ой, мои любимые! – совершенно по-детски обрадовался Конюхов. Потом подозрительно посмотрел на Никифорова. – Андрюша, а ты их как собирал?
– Как? – растерялся тот. – Н-ну… руками и ножом…
– Точно не заклятьем? А то, если они сами к тебе в плащ-палатку прыгали, я их есть не буду!
– Тьфу, блин! – Никифоров дал подзатыльник хохочущему сержанту, осторожно уложил плащ-палатку на пенек, изрубленный колуном Подошел Якупов, потрогал маслята пальцем.
– Бик якши, после бани поджарим с лучком…
– Да уж. Ты, Татарин, повар знатный, – старшина прислушался.
Стукнула дверь, и из предбанника вылетели все трое молодых – распаренные до малинового тела, с прилипшими тут и там березовыми листьями.
– Ох-х… не могу! – стонал Ясин. – Упарили!
– Значит, Хозяину понравилось, – Степан Нефедов потушил окурок и поднялся. – Ну, мужики, айда.
– Хорошая баня… – прошептал Конюхов. Маленький сержант сидел на полке, полузакрыв глаза, и на его блестящем от пота теле все резче выделялись старые багровые шрамы. А Нефедов лежал рядом, и, хотя прошло уже больше десятка минут, был почти сухим, а шрамы, которых у него было куда больше, оставались белыми.
– Командир, а ты почему не потеешь? – спросил Никифоров. Даже в бане колдун не снял с шеи железный оберег-ворон, и теперь, морщась, то и дело плескал на него холодной водой из бочки.
– Это только мертвые не потеют, – стальная коронка тускло блеснула в луче света из маленького оконца, когда Степан улыбнулся, – а я живой. Только тяжело потею, долго… что правда, то правда. Я, Андрюша, в свое время столько альвовских настоев выпил – мало не покажется. Учитель из меня дурные соки выгонял, он сам так говорил. Приучал тело работать быстрее и сильнее, раны залечивать. А на вкус все эти настои, скажу я тебе – дрянь страшная. Похлеще того, который ты нам под Волоколамском давал, чтобы волки нас не чуяли, помнишь? Так вот – тот просто малиной был. После альвовских сутки выворачивало сначала с непривычки-то, человек к ним не приспособлен. Многие помирали, говорят.
– А ты? – спросил Конюхов, и тут же, опомнившись, захохотал во все горло.
– И я, – старшина пожал плечами и перевернулся на живот, – ну, уважил наш Хозяин! Ай да баньку истопил! Обязательно надо оставить ему тут свежий веник. Не забудь, Саня. А теперь – ну-ка, Файзулла, поддай на каменку, да пройдись по мне березовым как следует!
Переждав лютый жар, вырвавшийся из каменки после ковша воды, татарин принялся стегать Степана веником – да так, что тот вскоре почувствовал, как тело становится звонким и легким, точно воздушный шарик…