– Установите пулеметы!
– Штабс-капитана в укрытие!
Воздушные волны укачивали Глубинина. Мерещился древний собор с остатками крепостной стены и огрызок сторожевой башни.
3
Дряблый голос у костра тянул бесконечную нищую жалобу:
– С дядей трудился, в город ездили, но больше в деревне, брат, значит, старший женился, мать говорит: «Ну, уж хочешь – как хочешь, а землю-то бросай, чтоб хозяйство единоличное», – а я домочек выстроил, и больно жалко продавать его, который выстроил… Очнулся, ваше благородие? – Говорящий водоворотил ложкой в котелке.
За спиной Глубинина прохрустели шаги.
– А, вы уже поднялись… Очень рад, – человек присел. – Поручик Абазьев.
– Штабс-капитан Глубинин. Кому я могу доложить о себе?
– Не стоит беспокойства, – Абазьев манерно улыбнулся. – Мы не армия, а так… Каждой твари по паре…
– Не понимаю… Где я нахожусь?
– В Дарьяльском ущелье. – Абазьев согнал с лица паучьи тени. – Не хотите ли каши?
– Что происходит? – спросил Глубинин.
– Ничего. Медленное умирание.
– Не вы, так я скажу! – вмешался солдат с котелком. – Все он! Салман-басурман! У-у, дурак немой!
– Прохор, заткнись! – вспылил Абазьев.
– Думали в Грузию, – со слезой не унимался Прохор, – а теперь одна дорога – в царствие небесное!
– Вот в чем дело, – Абазьев лениво ворошил угли, – мы у Кисловодска разделились, наша группа решила в Тифлис, и угораздило наскочить на отряд штыков в двести. Взяли проводника, из местных, пастуха. Он нас сюда и завел. Тут раньше тропа была, а после обвала нет больше тропы. Словом, внизу стерегут с пулеметами, сбоку Терек, с другого боку отвесная скала.
– Которое сегодня число? – спросил Глубинин.
– Восьмое марта – две недели как мы вас подобрали…
– Благодарю… Извините, ваша фамилия?..
– Астазьев. Поручик Астазьев.
– Кому я могу доложить о себе?
– Не стоит беспокойства. – Астазьев кокетливо выворачивал кисти. – Мы не армия, а так… Каждой твари по паре…
– Не понимаю, что происходит?
– Ничего. Медленное умирание.
– Не вы, так я скажу! Все он! Сулейман-басурман! У-у, дурак глухой!
– Захар, заткнись!
– Думали в Грузию, – плакал Захар, – а теперь одна дорога – в царствие небесное!
– Вот в чем дело, – Астазьев меланхолично поплевывал на угли, – имеются люди такой конституции, что даже годы чрезмерного употребления гашиша, которые неминуемо погубили бы всякого, не вредили ни их здоровью, ни благополучию…
– Вы рылись в моем саквояже?
– Восьмого марта – две недели как мы вас подобрали.
– Благодарю… Кому я могу доложить о себе?
– Князю Ставровскому. Он неподалеку, у обрыва. Смотрит на Терек, – Абазьев загадочно улыбнулся.