«Это отвар, который ты выпил, – прошептал я. – Сядь и отдохни».
Так я и поступил, откинувшись к стене слева от себя и глядя в пространство, заполненное масками смерти, скалящими на меня зубы.
Грубая свеча выкатилась у меня из руки, но не погасла. Она покатилась в пыль, но, когда я попытался подхватить ее, у меня ничего не вышло.
Затем я медленно перевел взгляд вверх и увидел мою утраченную Жанет.
Она шла ко мне через помещение, наполненное черепами, продвигаясь медленно, словно не была реальной, а снилась мне.
«Но я не сплю», – громко произнес я.
Я увидел, как она кивнула и улыбнулась. А потом Жанет остановилась перед мерцающей маленькой свечкой.
На ней было то же самое розовое одеяние, что и в тот день, когда они сожгли ее. И тут, к неописуемому ужасу, я увидел, что шелк был поеден огнем и сквозь прорехи и лоскутья виднелась белая кожа. Длинные белокурые волосы были обожжены и почернели на концах, а щеки испачканы пеплом, как и ничем не прикрытые ноги и руки. И все же она была здесь, живая, она стояла возле меня.
«Что же это, Жанет? – спросил я. – Что ты скажешь мне теперь?»
«А что скажешь мне ты, мой возлюбленный король? Я последовала за тобой из великого круга на юге до самого Доннелейта. А ты погубил меня».
«Не проклинай меня, светлый дух, – взмолился я и встал на колени. – Дай мне то, что сможет помочь всем нам! Я искал тропу любви. Она оказалась тропой гибели».
Выражение ее лица переменилось: я увидел сперва замешательство, затем понимание.
Жанет перестала улыбаться и, взяв меня за руку, произнесла слова так, как будто они были нашей тайной.
«Будешь ли ты искать другой рай, мой повелитель? – спросила она. – Возведешь ли новый монумент, подобный тому, который ты навсегда оставил на равнине? Или предпочтешь создать танец, настолько простой и грациозный, что все люди мира смогут исполнять его?»
«Такой танец, Жанет, я хотел бы придумать. И все наши соплеменники составили бы один живой круг».
«И ты сочинишь песню настолько приятную, что ни одна женщина, ни один мужчина любого племени никогда не смогут сопротивляться ей?»
«Да, – подтвердил я. – И мы будем петь вечно».
Лицо ее осветилось, губы разомкнулись, а во взгляде промелькнуло легкое изумление. Она заговорила опять:
«Тогда пусть над тобой вечно висит проклятие, которое я наложила на тебя».
Я зарыдал.
Она жестом велела мне успокоиться и запастись терпением, а затем мягким, быстрым голосом Талтосов прочла не то поэму, не то песню:
Твой поиск проклят,
И путь твой долог,
И только начинается зима.
Лихие времена навеки канут,
И память потеряет смысл.