– Ты думал именно так? Что это была ее дочь? Майкл не ответил. Он по-прежнему смотрел в сторону.
Постепенно боль и тревога исчезли с его лица, и он, покусав нижнюю губу, едва заметно улыбнулся.
– Не вздумай хоть когда-нибудь заикнуться об этом, – шепнул он. – Никогда. Никогда. Никогда. Никто не должен знать. Возможно, однажды она заговорит сама. Не исключено, что именно это событие более, чем что-либо другое, заставило ее молчать.
– Не сомневайся во мне, Майкл. Я уже не ребенок и умею держать язык за зубами.
– Знаю, дорогая, поверь мне, знаю.
Глаза Майкла светились теплотой. Но уже через минуту искорки в них потухли и он с головой ушел в себя, погрузился в невеселые мысли – быть может, о Моне, обо всех… и даже о стоявшем перед ним стакане, наполненном липкой жирной смесью. Такое впечатление, что он, оставив все надежды, впал в глубочайшее отчаяние и едва ли кому бы то ни было – даже самой Роуан – удастся достучаться до него.
– Майкл, ради бога, она поправится. Если все обстоит так, как мы думаем, ей непременно станет лучше.
Он ответил не сразу и лишь спустя какое-то время пробормотал:
– Она сидит все на этом же месте, не над могилой, но рядом с ней…
Голос Майкла звучал глухо и мрачно, чувствовалось, что он близок к слезам, и Мона с трудом находила в себе силы сдерживаться. Она всем сердцем стремилась к этому мужчине, ей хотелось подойти, обнять его… Но… Это было нужно ей, не ему.
Она вдруг заметила, что Майкл улыбается, и поняла, что делает он это только ради нее.
– Твоя жизнь наполнится прекрасными вещами, ведь демоны уже убиты, – сказал он, философски пожав плечами, – и ты наследуешь рай. – Его улыбка становилась все шире и была на удивление доброй. – А она и я… Мы унесем свою вину в могилы – все, что мы когда-либо сделали или не сделали для других, все, что должны были и не смогли сделать друг для друга.
Майкл вздохнул, склонился над столом, облокотившись на него сложенными руками, и принялся смотреть в окно, за которым сияло солнце, одаряя весенним теплом шелестящий зеленью сад.
Казалось, он наконец пришел к какому-то решению и постепенно вновь становился самим собой – философствующим, но не побежденным.
В конце концов он встал, взял в руки стакан и вытер его старой белой салфеткой.
– Да, хочу сказать еще об одном. Как это все-таки прекрасно – быть богатым.
– Что?
– Иметь льняные салфетки. В любое время, когда захочешь. И полотняные носовые платки. Мой отец никогда не пользовался даже бумажными. Гм-м-м-м. Я так давно не задумывался об этом.
Он подмигнул Моне, и она не смогла удержаться от ответной улыбки. Ну и дурачок! Но кто еще, черт возьми, мог бы вот так подмигнуть ей, кроме него? Никто.