— Привет, дружище, — натянуто усмехнулся Филипп. — Пока тебя не было, я в такой переплет попал…
Шатофьер как-то отрешенно поглядел на него и молча кивнул. Лицо его было бледное, с болезненным сероватым оттенком, а под глазами явственно проступали круги.
— Ты плохо себя чувствуешь? — участливо спросил Филипп.
— Да… В общем, неважно, — ответил Эрнан, голос его звучал глухо и прерывисто, как стон. После короткой паузы он добавил: — Дон Антонио предупредил, что ты ничего не помнишь. Он просил не говорить с тобой об этом, но я… я ни о чем другом думать не могу…
— Что случилось, Эрнан? — вконец растерялся Филипп. — Хоть ты мне объясни!
— Она… — Из груди Шатофьера вырвался всхлип. — Она была мне как сестра… Больше, чем сестра, ты знаешь…
В этот момент память полностью вернулась к Филиппу. Он пронзительно вскрикнул и зарылся лицом в подушку. Ему казалось, что его голова вот-вот расколется от нахлынувших воспоминаний. Туман забытья, окутывавший события того рокового утра, в одночасье развеялся, и Филипп с предельной ясностью вспомнил все…
Ее звали Эжения. Она была дочерью кормилицы Эрнана и его сверстницей — как тогда говорили, она была его молочной сестрой. Мать Шатофьера умерла вскоре после родов, отец — немногим позже; их он, естественно, не помнил и мамой называл свою кормилицу, а ее дочь была для него родной сестрой. Они росли и воспитывались вместе, были очень привязаны другу к другу, а когда стали подростками, их привязанность переросла в любовь. Никто не знал об истинных намерениях Эрнана в отношении его молочной сестры; но кое-кто, в том числе и Филипп, предполагал, что он собирается жениться на ней. Лично Филипп этого не одобрял, однако не стал бы и пытаться отговорить друга, окажись это правдой. Эрнан был на редкость упрямым парнем, и если принимал какое-нибудь решение, то стоял на своем до конца. Кроме того, Филипп хорошо знал Эжению и считал ее замечательной девушкой. Единственный ее недостаток заключался в том, что она была дочерью служанки…
— Как это произошло? — спросил Филипп, не поворачивая головы.
Эрнан подошел к кровати и сел.
— В тот вечер она поехала к своим деревенским родственникам, — тихо, почти шепотом произнес он. — И не взяла сопровождения… Сколько раз я говорил ей, сколько раз… но она не слушалась меня!.. — Шатофьер сглотнул. — А позже в Кастель-Фьеро прибежала ее лошадь. Мои люди сразу же бросились на поиски и лишь к утру нашли ее… мертвую… Будь оно проклято!..
В комнате надолго воцарилось молчание. За окном весело щебетали птицы, день был ясный, солнечный, но на душе у Филиппа скребли кошки. Ему было горько и тоскливо. Так горько и тоскливо ему не было еще никогда — даже тогда, когда умерла его матушка, Амелия Аквитанская.