— Послушай, дружище, мне, право, неловко… Я очень сожалею…
— Ах, ты сожалеешь! — с неожиданной яростью рявкнул Шатофьер. — Он, видите ли, сожалеет! Как жаль, сказал волк, скушав овечку, и уронил скупую слезу над ее останками… Черт тебя подери, Филипп! Сестра моей покойной матери доверила мне свою дочь, и что же — на четвертый день ее соблазняет мой лучший друг, человек, который для меня как брат, чьей чести я без колебаний вверил бы невинность родной сестры… — Тут он осекся и искоса глянул на Гастона. — М-да, насчет невинности сестры я маленько загнул. И все же тебе следовало бы сперва подумать, как я к этому отнесусь — с циничным безразличием Гастона, которому глубоко наплевать, с кем спит Амелина, или…
— Прекрати, Эрнан! — резко оборвал его Филипп. — Прошу тебя, не горячись. Я признаю, что несколько поспешил, но пойми — я просто не мог ждать.
Эрнан недоуменно моргнул.
— Чего ждать?
— Свадьбы, разумеется.
В ответ на это заявление три пары глаз — голубые Гастона, кремнево-серые Эрнана и темно-карие Симона — в молчаливом изумлении уставились на него.
— Ну-ка повтори, что ты сказал, — сипло проговорил Эрнан.
— Я собираюсь жениться на твоей кузине, — невозмутимо ответил Филипп.
Эрнан не выдержал и зашелся громким кашлем.
— Друзья мои, — продолжал Филипп, почувствовав себя хозяином положения. — Боюсь, мы заставляем Луизу ждать. Давайте отойдем в сторонку и позволим ей выбраться из воды и одеться.
Не дожидаясь ответа, он подошел к берегу, где лежали его вещи, извлек из сумки полотенце, помахал им Луизе, затем положил его на груду ее одежды и вновь повернулся к друзьям.
— Пойдем, скорее!
Все четверо углубились в лес и шли до тех пор, пока поляна и озеро не скрылись за деревьями. Оказавшись на небольшой прогалине, Филипп присел на траву. Его примеру последовали остальные.
— Братишка, — первым заговорил Гастон. — Ты это серьезно?
— Да.
— Послушай, не глупи. Разве ты не понимаешь…
— Я все понимаю, Гастон. Я знаю, что делаю.
— Ты валяешь дурака, вот что ты делаешь! Это же курам на смех, черт возьми! Да и не только курам… Пойми, наконец, что она тебе не ровня. Не спорю, она чертовски хороша, с ней приятно позабавиться, но нельзя же из-за этого терять голову и забывать о своем предназначении. И о своем достоинстве.
Эрнан побагровел и заскрежетал зубами.
— Ну-ну, дружище, — произнес он, гневно сверкая глазами. — Полегче! Потрудись-ка выбирать выражения, когда говоришь о моей родне. Я не потерплю…
— Ой, прекрати, — отмахнулся Гастон. — Я, конечно, прошу прощения за излишнюю резкость, у меня даже в мыслях не было оскорблять твои родственные чувства, но ведь ты сам прекрасно понимаешь, что Филипп — не ты и не твой отец, и то, что позволено было вам, для него непростительно. Он не принадлежит самому себе, от его поступков зависит будущее многих людей, и он не вправе ставить его под угрозу из-за своих детских капризов.