— За что взяли? — отрывисто спросил он.
— Одна уездная красотка, теперь продажная сексотка, меня сосватала с тюрьмой, а я мечтал попасть домой, — ответил я неожиданным куплетом.
— И тебя предали! Баба? Я баб ненавижу. Тех, которые забыли, зачем родились бабами. Везде вырезал курящих, проституток, комиссарских шлюх. Но с другой стороны, женщина отвращает от смерти. Если двое ко мне попадали: мужик и баба молодая, я их в ночь перед расстрелом вместе сводил, а утром, все… Страшно это. Завтра и в меня из семи стволов жахнут…
Он нервно закуривал маленькие папироски и сразу бросал:
— Мало я их перевешал. Тысячелетия они ждали этот день. Теперь дорвались и вцепились, не только русского духа скоро не останется, но и немецкого. Я чистокровный немец, в моей крови и тевтонский крестоносец, и чернокнижник, и пират. В моей крови верность долгу и служба идее. Это было непонятно даже моим офицерам: попойки, мародерство, славянская распущенность. Я запретил пить. Десятерых, пойманных на месте, велел бросить в ледяную реку. Двое или трое выплыли. Те, кто видел посинелые трупы, бросили пить.
И тут я понял: рядом со мной на гнилой соломе сидел Роман Унгерн, Кровавый Барон! О его зверствах ходили легенды. Своей крайней жестокостью этот человек словно хотел стать выше жизни и смерти. Он был пойман в конце августа в Монголии и привезен в Новониколаевск, тогдашнюю столицу Красной Сибири.
Он тер виски и судорожно терзал свой большой череп, вспоминая предательство своих генералов:
— Грязные псы! В спину убили верного Резухина и увели войско в Маньчжурию. Я еще верил в своих монголов, но без армии они уже не верили мне, Живому Богу Войны. Едва я прискакал, желтые накинулись стаей, разоружили и бросили умирать, связанного. Красные пришли на третий день. Я сделал все, чтобы умереть, видишь? Но это все равно, что обыграть черта в карты.
Он отогнул ворот шинели. На его шее чернела борозда:
— Хотел повеситься, но ремень оказался слишком широким. Завтра убьют. Все будет оболгано — и мое имя, и жизнь, и смерть. Блюхер, тевтонская свинья, предлагал мне сотрудничать с большевиками. Я сказал ему по-немецки, что любая сделка с нечистью уже бесчестие. Вот колчаковцев жаль. Хорошие были солдаты… А, плевать… Все равно расстрел, — пробормотал он и пальцами разорвал подкладку шинели. Он достал из обрывков ватина что-то слабо мерцающее в лунном свете. В его руке был перстень с крупным камнем.
— Это перстень Чингисхана, ключ Шамбалы. Два раза я посылал гонца в Тибет. Первый раз он привез мне только верительные грамоты тибетских лам, второй раз не вернулся вовсе. Живой Бог, ты обманул меня!