– Это точно, – подтвердил с порога печальный голос.
Это Бути. Он за этот месяц ещё похудел и с каждым выступлением выкладывается всё больше и больше. Я поглядываю на него как бы невзначай, чтобы его не ранить. Но что можно разглядеть под этой красной маской с обведёнными белым глазами?.. Мы молчим и вслушиваемся в голос Жаден, доносящийся оттуда сверху, со сцены.
Ты говоришь: «Марго, найди укромный уголок!»
Ты говоришь: «Хочу воткнуть…
в петлицу свой цветок».
О-ля-ля-ля, о-ля-ля-ля, как закачалась земля!..
Композитор вальса «Ландыш», опытный профессионал, сделал весьма двусмысленную цезуру во второй строке.
– Итак, ещё четыре дня повтыкает она ландыш, и всё, – вдруг говорит комик, поглядев в потолок.
– Да, ещё четыре дня… А мне тут нравилось. Спокойно…
– Ну, знаешь… Что до спокойствия… – возражает Бути, – есть и более спокойные места. Вы-то легко найдёте себе что-нибудь получше. Не хочу сказать ничего дурного о публике, но всё-таки здесь полно всякого сброда. Я знаю, – ответил он на мой жест, что мне, мол, всё это безразлично, – везде можно чувствовать себя на месте, но всё же… Вы только послушайте, как они орут там, наверху. Неужели вы думаете, что женщина – я хочу сказать, молодая женщина, у которой нет никаких представлений о жизни, которая любит веселье и кутежи, – может здесь набраться чего-нибудь путного… Чокнутая, заводная, ну, такая, как Жаден, например…
Бедный Бути. Страдания любви пробуждают в нём вдруг аристократизм и презрение к этой публике, которая так хорошо принимает нас, аристократов. Он ищет для Жаден извинения и находит его, сам придумывает теорию влияния среды, в которую я не верю.
Русские танцоры уже уехали. Антоньев, «великий князь», со своими собаками – тоже. Куда? Неизвестно. Никто из нас даже не поинтересовался этим. Их место заняли другие номера, приглашённые кто на неделю, кто на четыре дня. Потому что готовится новое ревю. Я встречаю на сцене и в коридорах незнакомые лица, обмениваюсь полуулыбками или вместо приветствия просто поднимаю и опускаю брови.
Из старой программы остались только мы, Жаден, которая получит – о Боже! – роль в новом ревю, и Бути. Мы грустно разговариваем по вечерам, как ветераны «Ампире-Клиши», которых забыли тут при передислокации полка новобранцев.
Где и когда я повстречаюсь с теми, кого здесь знала? В Париже, в Лионе, в Вене или в Берлине? Быть может, никогда, быть может, нигде. Мы встречаемся на пять минут в конторе господина Саломона, нашего импресарио. Крепкие актёрские рукопожатия, чрезмерно громкие голоса. Только успеваешь понять, что мы ещё существуем, обменяться друг с другом неизбежным «Как дела?» и узнать, что либо «порядок», либо «что-то пока не вытанцовывается».