Наконец Эмбер и ее пятеро спутников спешились и продолжали путь пешком.
Они проскакали почти тринадцать часов, и Эмбер страшно измучилась: болело все тело, ей казалось, что она никогда больше не сможет ходить. От усталости кружилась голова. Эмбер мечтала просто упасть там, где стояла, и не вставать больше, пока не отдохнет, но она заставляла себя двигаться дальше. «Не останавливайся, не останавливайся, – говорила она себе. – Сделай шаг, еще один. Ты должна быть там». Эмбер боялась, что упустит его, что он уедет или что дом сгорит, и, преодолевая смертельную усталость, она шла вперед.
Она хватала за плечи прохожих и спрашивала, сгорел ли Чипсайд. Чипсайд – оживленный торговый район Лондона Ей приходилось кричать, чтобы ее услышали. Большинство не обращало на нее внимания или просто не слышало вопроса, но в конце концов она получила ответ:
– Сгорел сегодня утром.
– Полностью?
Но прохожий уже прошел мимо. Эмбер продолжала спрашивать, удерживая людей за рукав:
– Скажите, Чипсайд сгорел полностью?
– Да, парень, сгорел дотла.
Эти слова вызывали у нее отчаяние, но при других обстоятельствах оно было бы гораздо сильнее, ибо общая истерия движущейся толпы вовлекла ее в атмосферу народного несчастья. Пожар был настолько огромным, разрушения – настолько обширными и кошмарными, что весь этот ужас казался нереальным. Шадрак Ньюболд сгорел, а с ним, вероятно, и все ее деньги, все, что у нее было на свете, – но она не могла полностью осознать, что это означало лично для нее. Смысл придет потом, позднее.
Только одно было важно сейчас – найти Рэдклиффа.
Возле ворот, ведущих на улицы Чизуэлл-стрит, Барбикан и Лонг-лейн, стояла толпа; люди всё еще жили надеждой. Они надеялись, как и жители соседних Уолтинг-стрит, Корн-Хилл и Чипсайда, что огонь стихнет, не дойдя до них. Но пламя уже прорвалось сквозь стены, и ветер достиг такой силы, что не верилось, будто хоть что-то может уцелеть. Некоторые горожане бегали около своих домов и никак не могли решиться на что-нибудь. Другие спасали то, что могли спасти: они выбрасывали мебель и постельное белье через окна верхних этажей, нагружали повозки посудой, столовым серебром и портретами.
Эмбер держалась рядом с Большим Джоном Уотерменом, когда они пробивались Сквозь толпу на Госуэлл-стрит. Ведь им приходилось двигаться против течения, и людской поток иногда отбрасывал их назад, несмотря на все их усилия.
Шли матери с узлами вещей на голове, держа на руках одного ребенка и в то же время стараясь не потерять из виду других детей, которых могла задавить толпа. Грубые носильщики, злые и упрямые, орали на людей, осыпали непристойной руганью и расталкивали всех локтями – сегодня они командовали народом. Повсюду метались ошалевшие животные. Испуганно блеющий козел попытался пробиться сквозь людей. Коровы мычали в унисон с визжащими детьми, сидевшими у них на спине. Бесчисленное множество кошек и собак, орущих от ужаса свиней, горланящих попугаев в клетках Обезьяны на плечах хозяина или хозяйки сердито тараторили и хватали мужчин за парик, а женщин – за ожерелье. Грузчики тащили на головах перину, а поверх нее сундук, который то и дело съезжал набок, а иногда грохался об землю. Некоторые завернули в простыню все, что смогли спасти, и шагали, перекинув узел за спину. В толпе было много беременных женщин, они отчаянно пытались защитить свои неуклюжие животы от давки, несколько молодых женщин истерически рыдали от ужаса. Больных несли на спинах их близкие – сыновья, мужья или слуги. В одной повозке лежала женщина, она страшно стонала, и ее лицо было искажено родовыми муками. Рядом была повитуха, которая стояла на коленях и обеими руками работала под одеялами, а роженица старалась сбросить с себя одеяла, истерзанная нестерпимой болью.