К сему внушительному персонажу и его пудреному парику моя матушка обратилась со словами:
— Будьте добры доложить сэру Персевалу и леди Момпессон, что прибыли миссис Мелламфи и ее сын. Они, должно быть, нас ждут.
Лакей смерил нас холодным взглядом.
— Очень хорошо, мэм, — отозвался он. — Не угодно ли вам будет войти и подождать здесь?
Он почтительным жестом указал на открытую дверь у себя за спиной и отступил, давая нам дорогу, но в тоне слышался скорее приказ, чем приглашение. Мы послушно шагнули через порог и оказались в обширном вестибюле с высоким потолком, мраморным полом, роскошными дверями со всех сторон. В двух каминах пылали жарким пламенем тесаные поленья, вдоль стен стояли ряды стульев с высокими спинками, но ни одного человека не было видно. Самый Центр занимала гигантская каменная ваза с украшениями в виде гирлянд и бараньих черепов. В вышине, на фризах, повторялись рельефные головки, белые как кость, совершенно безволосые, в цветочных венках, похожих на фантастические парики для маскарада.
Лакей последовал за нами в вестибюль и исчез в одной из дверей. Мы нерешительно остановились в центре зала.
Указав на два свободных стула, я вполголоса спросил:
— Нам сесть?
— Думаешь, надо? — шепнула матушка.
Видя, что меня раздражает ее робость, матушка выбрала стул и села. Я встал рядом.
Ждали мы, казалось, бесконечно. Наконец лакей опять появился и направился к нам. Возвышаясь над нами как башня, он проревел:
— Сэр Персевал и леди Момпессон примут вас в судейской зале. Будьте любезны, следуйте за мной, мадам.
Судейская зала, повторил я про себя. Выбор места пророчил, казалось, добро.
— Ему тоже идти? — Матушка тревожно скосила глаза на меня.
— Сэр Персевал и леди Момпессон особо подчеркивали, мадам, что молодого джентльмена надобно проводить в переднюю, примыкающую к комнате, где они встретятся с вами.
Мы последовали за широкой спиной лакея, поспешая едва не бегом, чтобы успеть за его широкими шагами. Сколько мы прошли коридоров, одолели лестниц, пересекли огромных комнат — понятия не имею. Впервые попав в этот дом, я был, конечно, ошеломлен, однако не мог не заметить, что ливрея на обращенной к нам спине была поношенной и заплатанной, эполеты тусклыми, чулки, облекавшие великолепные икры, — пожелтевшими и штопаными. Точно так же истрепались ковры и вся обстановка носила следы разрушений и запущенности.
Наконец с роскошной лестничной площадки мы свернули в небольшую комнату, где, как я понял, мне назначено было ждать. Лакей устремился в другой конец помещения, распахнул высокие двойные двери и проревел: