— Это очень много?
— Очень-очень: почти полторы тысячи фунтов в год.
— Бог мой! Так мы богачи?
— Нет, конечно нет, потому что, когда мой отец умер, они перестали платить.
— Почему? Как они могли?
— Ох, Джонни, пожалуйста, не задавай так много вопросов. Есть причины, почему я… Много причин. Отчасти потому, что из-за этой сделки уже много лет тянется процесс в канцлерском суде о собственности на имение.
— И кто претендует на собственность?
— Это нас не касается.
Я обвел взглядом парк и подумал о том, как приятно было бы знать, что все это принадлежит мне.
Из тянувшейся по дну долины рощи явилась на свет река (она же, как я знал, протекала у нас по Мортсейскому лесу). Далее, слева от нас, то и дело поблескивала серебром вода, и скоро мы увидели, что это сверкает длинное узкое озеро под крутым лесистым склоном холма напротив. Аллея повернула, огибая холм и следуя складкам долины, так что большой дом то исчезал из поля зрения, то появлялся.
— Смотри, — заговорила матушка. — Видишь трубы за озером над дальним склоном? Думаю, это Старый Холл.
Я различил вдали высокие витые трубы. Не сводя с них глаз, я спросил:
— Кто там теперь живет?
— Это развалины. Они необитаемы уже много лет.
— А скажи, кто истец на процессе?
Матушка нахмурилась.
— Наш враг.
— Кто он?
— Я уже говорила, что этого ты не узнаешь.
— Ты должна сказать.
Она помотала головой, и дальше мы шли молча.
Мы достигли конца озера, где оно сжималось в полоску воды, огибавшую фасад усадебного дома — он стоял на небольшом пригорке по ту сторону изящного мостика.
Внезапно матушка произнесла:
— Придет день, когда ты все узнаешь. Я записала очерк своей жизни, так что ты поймешь… поймешь все, но не раньше, чем повзрослеешь.
— Когда мне можно будет его прочесть?
— Когда станешь совершеннолетним. И еще есть письмо от моего отца, его ты тоже сможешь прочесть.
Письмо из лаковой шкатулки с тигриной охотой, где лежал медальон, который матушка мне показывала! Это письмо предназначалось мне!
— Неужели обязательно ждать так долго?
— Да, — спокойно отвечала она. — Разве только со мной что-нибудь случится.
Гадая, что она имеет в виду, я замолчал.
Дом был уже близко, и — если смотреть спереди, а не сбоку как в тот раз, когда я ходил со Сьюки в Хафем, — это было впечатляющее зрелище. Центральный корпус был высокий, с фронтоном и мощным коринфским портиком; ко входу вели две полукруглые лестницы, простертые вперед как клешни краба. По бокам располагалось два крыла, соединенные с основным корпусом при помощи изогнутых переходов.
Мы начали подниматься по этим ступенькам, и мое сердце отчаянно забилось. Из высокой застекленной двери нам навстречу выступил с легким поклоном слуга в ливрее алого и шоколадного цветов, какую я видел накануне. Когда он выпрямился, мне почудилось, что глаза на его — в остальном бесстрастном — лице смотрят удивленно-враждебно, словно вопрошая, как осмелились гости, прибывшие столь неавантажным способом, как пешая ходьба, топтать эти ступени.