— Отлично, Изабелла! — выкрикнул баронет.
— Нет-нет! — отчаянно возразила матушка. — Как вы могли подумать, что я способна на такую нечестность?
— Откровенно говоря, миссис Мелламфи, — отозвалась леди Момпессон, — я никак не могу понять, имею я дело с самой наивной или с самой двуличной особой, какая мне когда-либо встречалась.
— Вы не можете поверить, что я… Вы должны представлять себе, как опасно… — Матушка осеклась. — Может, вы мне поверите, если я скажу, что недавно та сторона предлагала мне продать кодицилл.
Эта новость тоже подействовала на Момпессонов как удар грома.
— В точности как я говорил! — взревел сэр Персевал. — Эта женщина устраивает мерзкий аукцион, чтобы вздернуть цену.
— Ничего подобного, сэр Персевал. — Матушка встала и взяла меня за руку. — И не думаю, что вы имеете право так обо мне отзываться.
Леди Момпессон странно на нее глядела, не обращая внимания на слова своего супруга.
— Скажите, миссис Мелламфи, сколько вам предложили и когда?
— Полторы тысячи фунтов. Как и вы. Ко мне приходил юрист, года три или четыре тому назад.
Леди Момпессон улыбнулась краешком рта, и эта тонкогубая усмешка показалась мне жестокой.
Матушка направилась было к двери, но сэр Персевал повелительным тоном ее окликнул:
— Стойте! — Матушка обернулась. — Тысяча семьсот фунтов — наше последнее слово.
— Вы все еще мне не верите! Неужели вам непонятно, как вы меня оскорбляете?
— Я понимаю, — свирепо буркнул баронет. — Вы думаете, что наши противники дадут больше. Что ж, может и так, но предупреждаю: от этого джентльмена только и жди какого-нибудь подвоха.
— Да нет же! — Матушка едва не плакала. С трудом открыв дверь, она выбежала из комнаты.
Я бросил последний взгляд на сэра Персевала (опершись на локоть, он наливался краской ярости) и на леди Момпессон (она все так же улыбалась) и последовал за матушкой.
Лакей, стоявший за дверью, внезапно переместился на лестничную площадку, отрезая нам дорогу куда-либо, кроме выхода, а потом, бросая через плечо неодобрительные взгляды, вывел нас в вестибюль, буквально вытолкал (так я это воспринял) на крыльцо и захлопнул высокую дверь.
Я был слишком зол и расстроен, чтобы вести по пути разговоры. Чувствуя, что нас унизили, сравняли с грязью, я долго размышлял о постыдном поведении матушки. Мне очень хотелось спросить ее, с какой стороны эти важные особы приходятся нам родней и что за дела они с нею обсуждали, но я знал, что ни на один вопрос не получу ответа.