Внутри находилась сложенная двухфунтовая банкнота. Мы читали и перечитывали письмо, пытаясь в нем разобраться, но кое-что так и осталось нам неясно. На следующий день матушка сказала, что отправила деньги обратно, пояснив, что это была не ссуда, а подарок. Она также выражала миссис Дигвид соболезнование (если правильно поняла ее письмо). И еще она добавила пару слов, которые убедят миссис Дигвид не высылать остаток долга, заметила матушка довольно туманно.
Значение матушкиных слов я понял спустя недели три, когда пробудился от глубокого сна, как мне показалось, посреди ночи и увидел у своей постели матушку со свечой в руках. Склоняясь надо мной, она глядела с подавленным волнением.
— Что такое, мама? — сонным голосом спросил я.
— Вставай и живо одевайся, сыночек. Через полчаса мы уезжаем.
— Уезжаем? — С меня тут же слетели остатки сна. — Как, куда?
— Спускайся вниз. Миссис Биссетт подогревает тебе молоко.
— Но куда мы едем?
— Поторопись, Джонни. — Она стащила с меня одеяло. Я выпрыгнул из кровати и начал одеваться.
— Оденься теплей. Ночью будет холодно.
— Разве уже не ночь?
— Всего лишь начало первого. Поторапливайся.
— Мы куда-то уезжаем?
— Да.
Я был уже почти одет.
— Куда? — настаивал я.
— Не спрашивай, я ничего не скажу.
— Почему?
— Ну, ты не очень-то умеешь хранить секреты.
Я покраснел, вспомнив, как наболтал лишнее мистеру Барбеллиону на кладбище, а также сэру Персевалу и леди Момпессон, а ведь были еще случаи, о которых матушка не знала. Как ни странно, от этого я разозлился еще больше:
— Это нечестно. Ты должна сказать.
— Я не могу рисковать, Джонни. Ты можешь по чистой случайности проговориться.
— Да кому тут проговариваться? Биссетт я ничего не скажу. — Тут у меня возникло подозрение. — Или ты ей уже сказала?
— Нет. Миссис Биссетт не знала ничего, пока я два часа назад не разбудила ее и не попросила, чтобы она помогла мне упаковать вещи. Она очень задета, что я не стала ничего объяснять.
Это меня немного утешило. Когда мы сошли вниз, в холле я обнаружил два дорожных сундука, которые прежде видел только на чердаке. Мною все больше овладевало радостное возбуждение. Один сундук был уже закрыт и затянут широкими кожаными ремнями; другой, почти до верха заполненный, стоял открытым. В кухне мы застали Биссетт за приготовлением чего-то среднего между поздним ужином и ранним завтраком. Вид у нее и в самом деле был очень кислый.
— Ко всему прочему, знай я накануне, могла бы уже сложить вещи.
— Простите, — воскликнула матушка. — О миссис Биссетт, мне очень горько расставаться с вами подобным образом после всего, что вы для нас сделали. От души надеюсь, что вы найдете себе другое место.