И тут я заметил Антона. Он сидел на поваленной березе, в траве возле его ног валялась книжка. Антон безудержно рыдал, опустив лицо в ладони. Я застыл, не зная, что предпринять, и испытывая смесь удивления, жалости и любви. Антон все рыдал, и сердце мое заныло. Он был в майке, коротких шортах, его загорелые колени были кое-где поцарапаны, волосы взлохмачены. Антон разительно напоминал покинутого всеми, обиженного мальчишку, который заблудился в лесу. Я не выдержал и бросился к нему. Громкий треск сухой ветки под моей ногой заставил его поднять голову. Увидев меня, Антон вскочил и упал мне на грудь, зарыдав еще громче.
— Что с тобой? — испуганно спросил я, стараясь успокоиться.
— Сергей, милый, я так люблю тебя! — сквозь всхлипывания с трудом выговорил он.
Потом оторвался от меня и вновь сел на березу.
— Жизнь моя, но ведь и я люблю тебя! Ты же знаешь! — тихо сказал я.
Подойдя, я сел рядом и обнял его за плечи.
— Но что нас ждет? — тихо спросил он после паузы. — Я сегодня вдруг осознал весь ужас. Мы — изгои. Всегда и везде на нас будут смотреть косо, презирать и издеваться.
— Тебя это так волнует, солнышко? — пожал я плечами.
Достав сигарету, закурил. Затем передал ему. Он судорожно втянул дым.
— Волнует, — ответил он после паузы.
Я посмотрел на его профиль, на влажные ресницы и нахмуренные брови, на припухшие губы, и мне захотелось утешить и поцеловать. Но я сдержался.
— Как мы будем жить дальше? — спросил он после продолжительного молчания.
— Так же. Тебя что-то не устраивает? — тихо поинтересовался я.
— Мне тяжело, — ответил он и взял вторую сигарету. — Я хочу семью. Настоящую, полноценную. Но прекрасно понимаю, что никогда не смогу жить с женщиной даже для вида. И даже ради ребенка.
— Но разве мы не семья? — спросил я. — На Западе, сам знаешь, даже разрешены однополые браки. А мы можем жить так, не афишируя. И даже можем усыновить ребенка и воспитать его.
— Ты понимаешь, что ты говоришь?! — закричал Антон и вскочил.
Он встал передо мной, бросив сигарету и засунув руки в карманы шорт.
— Воспитать?! — спросил он, сверля меня взглядом. — А как ты объяснишь ребенку, почему его два отца целуются, почему спят в одной постели? Представляешь, что его будет ждать в школе? А во дворе? Дети жестоки. И взрослые не лучше. Все эти сердобольные дяденьки и тетеньки, все эти блюстители нравственности! А ведь мы будем любить этого ребенка, как настоящие родители. Зачем же подвергать его и себя таким мучениям?!
Я молчал. Антон подошел ко мне, и я уткнулся лицом в его живот, обхватив бедра. Он начал медленно ерошить мои волосы. Затем опустился в траву возле моих ног.