Брунетти ждал.
Граф громко сглотнул и вытер лицо рукавом. На щеках остались следы крови Маурицио.
– …Он подошел ко мне вплотную, целясь мне в грудь, потом поднял дуло и приставил к моему подбородку. Сказал, что все обдумал и что это будет выглядеть именно так. – Граф снова замолчал, мысленно переживая эту ужасную сцену.
– Когда он это сказал, в голове у меня помутилось. Нет, не потому, что я испугался, что он меня убьет; а потому, что это будет сделано хладнокровно, потому что он заранее все спланировал. И еще из-за того, что… он сделал с Роберто.
Граф снова замолчал, погрузившись в тяжелые воспоминания. Брунетти осмелился задать вопрос:
– Что случилось дальше?
Граф молча покачал головой:
– Не помню. Кажется, я толкнул его, может, даже пнул ногой. Помню только, что я оттолкнул от себя ружье, отпихнул его плечом. Я пытался сбить его с ног; но ружье вдруг выстрелило, и я почувствовал… как меня заливает кровь. Его кровь. И еще что-то… – Он остановился и принялся судорожно отряхиваться, охваченный ужасом, вновь и вновь переживающий этот кошмар.
Он посмотрел на свои руки, на которых теперь не осталось и следа крови.
– …А потом я услышал, как жена спускается по лестнице ко мне в комнату и зовет меня. Помню, как она застыла в дверях, и я быстро подошел к ней. А потом… Больше я ничего не помню, в голове какой-то туман.
– Кто же тогда позвонил нам?
– Наверное, я. Думаю, так. И вот вы здесь.
– Как же вы с женой оказались наверху?
Граф снова покачал головой:
– Не помню. Ничего не помню, правда. С того момента, как увидел ее в дверях, и до того, как появились вы, у меня в голове словно провал какой-то.
Брунетти взглянул на этого человека; по сути дела, он в первый раз увидел его таким, какой он есть, – без мишуры, без ореола его богатства, знакомств и влиятельных связей; перед ним сидел немолодой изможденный мужчина с мокрым лицом, в рубашке, пропитанной кровью.
– Если вы желаете привести себя в порядок… – начал Брунетти. Больше ему было нечего сказать. Даже когда он говорил это, то отдавал себе отчет в том, что делает это зря, что нельзя снимать эту одежду, по крайней мере, до приезда оперативной группы. Но сама мысль о том, что графа будут фотографировать в таком виде, была отвратительна, и потому он повторил:
– Может, вы желаете переодеться?
Сначала ему показалось, что граф сконфузился, но потом он окинул себя взглядом, и на его лице появилась гримаса отвращения.
– Господи, – прошептал он. Опершись на подлокотники, граф поднялся на ноги и неловко застыл, расставив руки, будто боясь прикоснуться к измаранной кровью одежде.