– Вам Паола об этом сказала?
На лице графа отразилось неподдельное удивление.
– Гвидо, я, конечно, не тешу себя надеждой, что ты мне поверишь, но твоя жена никогда в жизни не сказала о тебе ничего дурного – ни мне, ни кому бы то ни было другому.
– Тогда откуда эта уверенность, что она несчастна? – спросил Брунетти с плохо скрываемым раздражением.
Граф рассеянно взял кусочек хлеба, лежавший на краю тарелки, и принялся крошить его между пальцами.
– Когда родилась Паола, Донателле пришлось очень худо, после родов она долго болела, так что все хлопоты, связанные с появлением дочки, легли на мои плечи. – Увидев удивление, отразившееся в глазах Брунетти, граф от души рассмеялся. – Знаю, знаю. Скажешь, невозможно представить, как я кормлю ребенка из бутылочки или меняю ему подгузники. Но именно этим мне пришлось заниматься в течение первых месяцев ее жизни; так что к тому моменту, когда Донателлу выписали из больницы, это уже вошло в привычку, и я продолжал ухаживать за дочкой. Если ты в течение года меняешь ребенку подгузники, кормишь его кашкой, поешь ему колыбельные, чтобы он уснул, то поневоле начинаешь чувствовать, когда он счастлив, а когда нет. – Брунетти хотел было возразить, но граф его опередил: – И не имеет значения, сколько твоему ребенку: четыре месяца или сорок лет, и что послужило причиной его страданий, кишечные колики или неудачный брак. Думаю, ты прекрасно об этом знаешь. А сейчас я чувствую, что моя дочь несчастна.
Брунетти знал, что все его попытки оправдаться или доказать свою невиновность будут совершенно напрасными. Он тоже в свое время менял подгузники, проводил бессонные ночи у кроваток детей, укачивая их, чтобы они уснули, читая им книжки, утешая их, когда они плакали… Он свято верил в то, что именно эти ночи дали ему реальный шанс познать собственных детей, развили в нем то чувство, которое, по словам графа, позволяет безошибочно угадывать, когда твое дитя счастливо, а когда несчастно.
– Я просто не представляю себе, как по-другому относиться к тому, что я делаю, – откровенно признался он без тени прежней враждебности.
Будто бы не расслышав его, граф вдруг спросил:
– Послушай, я давно собирался тебя спросить: почему это для тебя так важно?
– Почему это для меня так важно? Поймать преступника? Арестовать человека, который совершил преступление?
Граф нетерпеливо махнул рукой:
– А, брось ты, я вовсе не думаю, что именно это тебя волнует в первую очередь. Почему ты с таким упорством добиваешься торжества справедливости?
Валерия выбрала неподходящий момент, чтобы предложить десерт. Обоим сейчас было не до сладкого. Заказав две порции граппы, граф обернулся к Брунетти, весь обратившись в слух.