Севергин выпустил немца из жесткого захвата.
— …А вы отдаете их задарма! — продолжал немец, задыхаясь от быстрой ходьбы. — Похоже, ваш народ просто не понимает, о чем идет речь, когда ему толкуют о возвращении культурных ценностей, за которые ваши отцы заплатили кровью. В пружинах реституции кроется тайна мировой политики. Судите сами, почти полвека в руках Москвы были масонские архивы, захваченные в Нюрнберге. А я напомню вам, что именно в Нюрнберге в конце сороковых годов Гитлер учредил музей масонства. В сорок пятом все бумаги отбыли в Москву, и за все эти годы никто не удосужился в них заглянуть. Что это? Беспечность? Нет! Это приказ не трогать спящих сфинксов. Черносвитов уже разбазарил гигантские ценности, а теперь собирается вернуть архивы тайных обществ: иллюминатов и розенкрейцеров, но не в Германию, как можно было подумать, а прямиком в Лондон! Чуете, откуда дует ветер?
— Об этом кто-нибудь знает?
— Разумеется! У вас же «гласность»! Об этом деликатно писали в газетах, в разделе «Новости культуры», но никто не обратил на это внимания. Почему русские столь невнимательны и пассивны? Опять загадка русской души, или для вас нет ничего важнее огурцов?
— А вы-то что так переживаете?
— Это и моя трагедия тоже, — вздохнул Порохью. — Я подозреваю, что я наполовину русский, — добавил он, точно сознаваясь в детской шалости.
— На чем основаны ваши подозрения?
— Судите сами — я до слез обожаю Россию, вашу народную музыку, все эти поля, березы и белые церкви на холмах, и если быть честным до конца, я мечтаю жить где-нибудь в глухой деревеньке, колоть дрова, копать картошку и коротать вечера под пение ветра в трубе и тульскую трехрядку.
— Да, необъяснимые порывы для преуспевающего гражданина Объединенной Европы.
— Сейчас вы все поймете. Я родился зимой сорок шестого года. Сразу же после моего рождения мать сдала меня в приют. Так поступали немки, изнасилованные в период русской оккупации. Я дитя войны, во мне примирилась кровь враждующих народов. После раздела Германии я оказался на западной стороне. Мне повезло, я даже стал богат. Я собрал коллекцию редких вещей и реликвий, я стал известен, но всегда и всюду я был одинок, точно сирота.
Порохью по-детски шмыгнул носом. Они дошли до арки ворот. Севергин протянул руку для прощания.
— И все же позвоните мне, если что-нибудь узнаете о художнике, — грустно попросил Порохью и сунул в карман Севергина визитку.
Флора выскользнула из сада минут через сорок. Придерживая у горла плащ и нервно постукивая каблучками, прошла к припаркованному автомобилю. Севергин ждал ее у обочины.