— Твоя мать не верила в Бога, а я верил. Так как ты думаешь, я все же попал в рай или нет?
— Извини, но я не могу ответить на этот вопрос, мне никак не удается…
— Не удается поверить в Бога?
— Не удается поверить, что ты здесь, рядом со мной, и что я с тобой говорю, тогда как….
— Тогда как я мертв! Я уже говорил тебе: научись не бояться слов. Ведь слова, в особенности точные, очень важны. Например, если бы ты сказала мне прямо в лицо: «Папа, ты мерзавец и дурак, ты никогда ни черта не понимал в моей жизни, ты отъявленный эгоист, решивший уподобить мое существование своему собственному, ты такой же отец, как и большинство других, и поступал, как они, убеждая себя, что все делаешь для моего блага, хотя думал только о своем», может быть, я тебя и услышал бы. И мы не потеряли бы столько времени понапрасну, а были бы друзьями. Признайся — ведь было бы здорово, если бы мы с тобой дружили! Джулия промолчала.
— Вот, к примеру, очень точные слова: если уж мне не удалось стать для тебя хорошим отцом, я бы хотел быть тебе другом.
— Нам пора ехать дальше, — сказала Джулия дрогнувшим голосом.
— Нет, давай подождем еще немного; мне кажется, мои запасы энергии не слишком соответствуют обещаниям изготовителей; боюсь, что, если я и дальше буду так же щедро ее растрачивать, наше путешествие продлится меньше, чем хотелось бы.
— Ладно, у нас еще полно времени. Берлин уже недалеко, и вообще, после двадцати потерянных лет еще несколько часов уже не имеют значения.
— Семнадцать лет, Джулия, а не двадцать.
— Ну и что это меняет?
— Три года жизни — это много. Поверь мне, я знаю, что говорю.
Отец и дочь остались лежать — она на траве, он в желобе горки, — не шевелясь, подложив руки под голову и неотрывно глядя в небо.
Прошел час, Джулия задремала. Энтони глядел на спящую дочь. Ее сон казался спокойным, и лишь временами, когда ветер взметал ей волосы и они падали на лицо, она недовольно морщилась. Тогда Энтони осторожно протягивал руку и бережно отводил с ее лба мешавшую прядь. Когда Джулия открыла глаза, небо уже темнело, близился вечер. Энтони рядом не было. Джулия огляделась, ища взглядом отца, и заметила его в машине, на переднем сиденье. Надев туфли — странно, она совершенно не помнила, когда сняла их, — она побежала к стоянке.
— Я долго спала? — спросила она, отъезжая.
— Часа два, а может, и больше. Я не обратил внимания.
— А ты что делал?
— Ждал.
Машина выехала со стоянки и помчалась по шоссе. Потсдам был теперь всего в восьмидесяти километрах.
— Мы приедем уже затемно, — сказала Джулия. — И я понятия не имею, где искать следы Томаса. Больше того, не знаю, по-прежнему ли он живет здесь. В общем-то, ты и правда втравил меня в настоящую авантюру… Ну кто сказал, что он обязательно должен быть в Берлине?