Эрджевх, брат Эрмижад, был очень привязан ко мне. Я отвечал ему тем же. Он отличался какой-то особенной, утонченной красотой элдренов, с точеным золотым лицом и раскосыми глазами, подернутыми дымкой и отливающими голубизной. Его разум и рассудительность не раз выручали меня, и к тому же мне нравилась его улыбка, которая никогда не сходила с его лица.
Поэтому я был удивлен, когда однажды, зайдя к нему в лабораторию, застал его озабоченным. Он оторвался от бумаг с цифрами и попытался улыбнуться, но я успел заметить, что он чем-то удручен.
— Что случилось, Эрджевх? Ты смотришь на меня как на астрономическую карту. Может быть, к Лус Птокай приближается комета и нам пора эвакуировать город?
Он улыбнулся и отрицательно покачал головой:
— Все достаточно серьезно, хотя и не стоит драматизировать события. Скорее всего, реальной опасности нет, но нужно быть готовыми ко всему. Похоже, Призрачные Миры, приблизившись, могут снова начать с нами взаимодействовать.
— Но ведь известно, что Призрачные Миры для элдренов не опасны. Когда-то среди них у вас даже были союзники?
— Это правда. Кстати, когда Призрачные Миры в последний раз сблизились с Землей, ты уже был здесь. Возможно, это совпадение. Но может быть, ты еще раньше жил на одном из Призрачных Миров, и именно поэтому король Ригенос и позвал тебя?
Я нахмурился:
— Понимаю. Ты беспокоишься за меня.
Эрджевх кивнул и ничего не ответил.
— Говорят, человечество пришло с Призрачных Миров, не так ли? — Я посмотрел ему в глаза.
— Да.
— У тебя есть какие-то особые причины для беспокойства?
Он вздохнул:
— Нет. Но хотя элдрены и изобрели способ общения между Землей и Призрачными Мирами, их изучением мы, к сожалению, никогда не занимались. Наши посещения были краткими, и в контакты мы вступали лишь с теми обитателями Призрачных Миров, которые были похожи на элдренов.
— Ты боишься, что меня могут вновь призвать в мир, который я покинул? забеспокоился теперь уже и я.
Мысль, что могу потерять Эрмижад, привела меня в ужас.
— Я не знаю, Ерекозе.
— Неужели мне суждено снова стать Джоном Дакером?
Хотя я весьма смутно помнил свою жизнь в эпоху, которую почему-то называл двадцатым столетием, чувство неудовлетворенности той жизнью, ощущение, что жилось там неспокойно, не покидало меня. Природная вспыльчивость и некоторый романтизм (хотя я и не считаю их достоинствами) были подавлены во мне моим окружением, обществом и работой, которую я выполнял лишь для того, чтобы существовать. Я чувствовал себя там гораздо более чужим, чем здесь, среди чужого народа. Поэтому был готов убить себя, лишь бы не возвращаться в мир Джона Дакера.